Контузия - Зофья Быстшицкая
От этой ошибки, сочтя все происшедшее всего лишь средством для закалки чувств, я справилась довольно быстро, потерла ушибы и пришла к выводу, что как-то обошлась без обычных осложнений. Ну что ж, я узнала еще одно мерило, но состояние, в общем, неплохое, вроде размяла кости, и с той поры уже ничто не давило мне на темя, была я, как говорится, жестоковыйной. Только преждевременной оказалась эта гордыня, потому что результаты скоро дали себя знать, в новом аспекте этой истории.
Сейчас я так это определяю, процедив через фильтр времени мелкий сор: в первой истории меня сразила напряженность, хотя никогда не было скучно. Во второй одолела скука, которая в конце концов перешла в напряженность. И утомление, угнетение скукой, эта мелочность поступков, болотный маразм топких дней, неточность тем, поскольку они не попадают в точку пересечения производственных интересов, — таково было это второе, открывшееся, хотя давно уже пробивавшееся наружу положение вещей. А поскольку я уже не могла себе позволить оценку видимостей, даже не очень обременительных, то довольно рискованно, хотя уже без обиняков, сопоставляла нас друг с другом по обманной, выгодной для себя шкале оценок, а ведь то, что мы в своем индивидуальном опыте ставим выше всего, должно также увенчивать и других. Эта иерархия оказалась невозможной, и все чаще не о чем было говорить, пресными становились минуты, отведенные для размышлений там, где дело касалось надстройки, так называемого потребления произведений искусства, потому что каждый слышал и понимал нечто иное, а с осознанием этого слова становились бессодержательными, молчание — пустотой.
И в этой замкнутости, все больше затвердевающей, когда мне уже не хотелось ничего себе внушать, я отстаивала свою правоту щитом резонов. А тон их был такой: нельзя никого принимать вопреки внутренней настроенности, вопреки собственной любви, лишь бы изведать любовь; нельзя любить назло тому, что когда-то не удалось; нельзя считать летнее приключение дальнейшей жизнью без приключений; нельзя думать, что будущее соединит две тропинки в одну дорогу, если с самого начала у них разный грунт. И не стоит верить, что иногда кто-то может перекроить кого-то, изменив его содержимое, чтобы вылепить по образу и подобию своему.
Все эти смертные грехи я совершила и пришла к тому, что некому исповедаться, чтобы взаимно отпустить грехи. А потом и это оказалось ненужным: и перечень прегрешений, и память о них, и все виражи.
Но получилось так, что крах этого случайного «акционерного общества без ответственности» я пережила понурившись, падая вниз, в огонь самосожжения. На какое-то время надо мной разорвался горизонт. И в этом поле зрения я как бы ослепла — и наступило время, доселе еще не предчувствованное, когда замкнулся эллипс бессмысленного существования. Сегодня мне очень трудно разложить на первичные элементы эту реакцию. И я корю себя, когда возвращаюсь к предыдущим страницам, за то, что бреду в описании тогдашних событий по параболе, избегаю фактов, которые вот здесь, в этом месте рассказа, что-то бы объяснили. Но я и тогда не могла себе многого объяснить. Просто обстоятельства вытолкнули меня из жизни, которую я уже сочла оптимально разрешенной и, несмотря на все, никак не препятствующей мне покинуть тандем. Разумеется, ценой какого-то оппортунизма, но ведь не бог весть какой высокой ценой, поскольку я смирилась с нею в силу необходимости.
И когда я все это удобно расставила, кусочек за кусочком, взирая на эффект несколько свысока, порой с улыбочкой, несколько обидной, посыпались неусмотренные кубики, столканные в тот угол, из которого пыль не выметают, и стукнули меня по голове совсем иной, чем я полагала, тяжестью, свойственной своему измерению, — оказалось, что я основательно-таки это почувствовала. Потому что вопреки принятому решению, уверенная в своей изолированности от треволнений, я все же как-то одновременно обреталась в закутке подсознания: и вот так будет всегда, и вот так ничто меня не встревожит, хотя, разумеется, иногда придется совершать какой-то там жест, чтобы это место, дополняющее мое общее строение, не затянулось совершенно паутиной. Это правда, я не много от себя требовала, очень мало; я редко смотрела в ту сторону, от лени, по привычке, поскольку ничего же случиться не могло. Это было неполное существование, но я никаких дополнений и не хотела. Искренне это приняла — ведь я же помню себя, какой была в тот период, — я согласна была на другого человека, каким он оказался в хрусталике моей любознательности, с ним мне было неплохо, в общем-то, ничего, но могло обойтись без неожиданностей. И так и было до того момента, когда разлетелась эта уверенность и меня стукнуло по голове.
Что ж делать, я прибегаю к легкой метафоричности, потому что при других условиях это была бы история для кухарок, трогательный рассказ о дамочке, которая неожиданно пережила сердечную драму. А на самом деле это не была ни драма, ни сердечная, хотя прозвучало это как-то тревожно, колокольным звоном; и мне очень хотелось именно так тогда это воспринять и погрузиться в уютное несчастье, как в теплую ванну. Но если говорить сейчас правду, это было нечто иное. Это была последняя, самая тяжелая фаза кризиса сознания, кончался процесс, начавшийся во мне несколько лет назад. Я была уже особная, но все-таки при ком-то. Всегда, даже во время этой добровольной паузы, я не решалась на окончательный выбор. А сейчас пришло время самоопределиться до конца, уже без всяких подпорок, пусть даже и условных, во имя принятого обычая, который доселе процветает в обществе, — а я не в состоянии была отвергнуть это прозябание. Но вот ведь не могла уже сказать, что я убежала от чего-то в свое, присущее мне место, потому что в этом самом месте некий момент моей личности — наверняка не решающий, но все же имеющийся, может быть, просто катализатор традиционной надежности — вышел из-под контроля психики. Нам же это знакомо, мы же знаем, что легче убежать самому, чем смириться с бегством кого-то от себя.
И вот отсюда все предыдущие страницы, пухлые от выкрутасов и метафор, но все это умышленно, чтобы избежать прямого описания, может быть для кого-то оскорбительного. Только теперь я могу поступать иначе, потому что финал приближался только для меня. И вот эта переоценка всех ценностей, которую я производила мысленно, атаковала меня вето, точно болезнь, точно
