Великое чудо любви - Виола Ардоне
Правила непреложны: все истинны, все ложны. Я уехала по той единственной причине, что испокон веков отнимает детей у родителей: в тени твоего раскидистого древа я просто не смогла бы найти местечко, чтобы вырасти. Предавать твои ожидания было ужасно стыдно, но сказать, что мне не нужно никакое высшее образование, что меня все пугает и что я хочу лишь вернуться в небольшое, закрытое от чужих глаз местечко наподобие Бинтоне, у меня не хватило духу. Я не заслужила свободы, которую ты мне предложил.
Теперь я живу той жизнью, какую хочу сама, – не той, что выбрал для меня ты. Если накатывает одиночество, подношу к уху часы Дуранте и слушаю, как стучит сердце: словно где-то вдалеке идет поезд. Временами чувствую даже его запах, и сразу думаю вернуться. Но не возвращаюсь.
Ценой моей свободы стало твое разочарование. А уход – способом до конца остаться твоей дочерью.
Я украдкой кошусь на Веру: кажется, будто все это она написала сама. Может, она и письма не читает, а высказывает то, что наболело? Или, может, двум столь непохожим дочерям просто выпало иметь дело с одним отцом.
Каждое утро я прихожу в интернат и целый день провожу с нежеланными детьми, посвящая им все свое внимание, хотя прекрасно знаю, что лекарства в их случае – лишь иллюзия, незначительная ложь для успокоения простодушных. Некоторые из них заперты в стенах своего молчания: аутисты, глухонемые, олигофрены, такие же заключённые, какой была я. Другие только и делают, что болбочут, хотя, как ты мне объяснял, в словесном салате тоже может скрываться смысл. Я придумываю для них стишки, пою песенки, которым научила меня моя Мутти, вожу по серым коридорам на спине Мессера Дромадера, четвероногого исполнителя желаний, даже самых неисполнимых.
Голос срывается, словно, вспомнив, как ведро и швабра превратились в верблюда и стали ее спасением, Вера всхлипывает. Потом откидывает упавшую на лоб прядь, и я уже жду момента, когда костяшка указательного пальца потянется к воображаемой горбинке на носу. Однако Вера откашливается и продолжает говорить со мной чужими словами.
Магда появилась в интернате полтора года назад. Ее бросили при рождении, потом отдали в семью, но та в итоге от нее отказалась. Крошечная, светленькая, на вид куда младше ровесников, она – одна из многих потерянных детей, чей путь закончился здесь. Не знаю, почему так вышло именно с ней, но уверена, ты понимаешь: стоит только распознать в толпе родственную душу – и все сразу меняется.
Когда она впервые пришла ко мне в гости, Наня-внучаня принесла ей свой любимый мячик, и мы обе сразу поняли, что Магда еще вернется. И смелость решиться на это подарил мне ты, Меравилья, в тот день, когда впустил меня в дом.
Надеюсь, мой рассказ до тебя доберется, и ты наконец ответишь. И на это у меня три весьма веские причины: во-первых, мне наскучили детективы про начальника дорожной полиции Какаче, и в качестве нескончаемого чтива я предпочла бы твои письма. Во-вторых, мне хотелось бы от своего имени и от имени всех наших детей поблагодарить некоего загадочного господина Вундербара[51] на протяжении многих лет поддерживавшего интернат щедрыми пожертвованиями. В-третьих, мне ужасно не хватает твоих слов, поскольку именно они меня и освободили. А свобода – лучшее лекарство.
Не стоит возвращаться туда, где нам причинили боль.
Будь здоров, Меравилья, а на остальное – плевать.
Эльба
Сложив листок, Вера кладет его обратно в конверт и оставляет на столе. Без очков для чтения она снова выглядит совсем юной. Кутается в пальто, молчит. Я понимаю, что сейчас она уйдет, – и отпускаю. Можно ведь жить и так. Сажусь в кресло, закрываю глаза. Некоторое время еще слышу шаги по дому, потом – тишина.
– И никакие вы не бумажные цветы, – бормочу я, не зная, слышит ли она. – Вы, пожалуй, свободнее и уж точно лучше, чем были мы.
Снова слышны шаги. Вера подходит сзади, жмется пахнущей ячменным сахаром щекой к моим морщинам, гладит меня по груди, и возникшая под ее руками теплая волна кажется сейчас почти болезненной.
– Я нашла у тебя на столе стопку бумаги, можем сразу ответить.
Обняв меня, она скрещивает руки на груди, и я отдаюсь этой внезапно нахлынувшей нежности, которой ничем не заслужил. Удивительная, непостижимая штука – любовь, в чем-то схожая с безумием.
Солнце встает над спящим городом, заливает его светом, но я не двигаюсь, боясь разрушить чары.
Все-таки жизнь должна кончаться так же, как начиналась: объятиями. Верно, Эльба?
Примечания
Эпиграф взят из стихотворения Патриции Кавалли «Жизнь, мое чудо заветное» из сборника Vitameravigliosa («Жизнь, мое чудо заветное»), издательство Einaudi, Турин, 2020.
Стихотворные строки в главах 29 и 42 взяты из песни Si Viaggiare («Да-да, в дорогу») Лучо Баттисти и Могола, права – Edizionimusicali Acquaazzurra S.r.l. (в стадии ликвидации).
Стихотворные строки в главе 31 взяты из немецкой народной песни Es wareineMutter («У матушки четверо было детей»).
Стихотворные строки в главе 42 взяты из песни Una donna per amico («Я выбрал тебя, женщина, в друзья»), права – Edizioni musicali Acquaazzurra S.r.l. (в стадии ликвидации).
Стихотворные строки в главе 50 взяты из песни Mas que nada («Ой, да ладно») Жоржи Бена © 1963, Peermusic do Brasil Edicoes Musicais Ltda. Все права обновлены и управляются Peer International Corporation. International Copyright Secured. Все права защищены. Приведено с разрешения Hal Leonard LLC / Hal Leonard Europe BV (Italy).
Примечания
1
«Пеки, пеки пирог», «У матушки четверо было детей» (нем.) – немецкие народные песенки-считалки.
2
Раптус — приступ неистового возбуждения, вызванный чрезвычайно сильным аффектом (тоски или страха).
3
«Портобелло» – популярная итальянская телепрограмма, выходившая в 1977–1983 и 1987 годах. В финале каждого
