Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Вы уже выпили, – проговорила Сара, все еще разглядывая платки. – Вам вредно много пить.
– Чего-чего? Да ты гробишь бизнес! А Зидлер-то считает тебя непревзойденной барменшей!
Взгляд ее неожиданно подобрел.
– До других мне дела нет. Хотят травиться – пусть травятся. Но вы, месье Тулуз…
– Но я же сказал тебе, ничего со мной не будет.
– Все так говорят.
– В моем случае это чистая правда. Ты когда-нибудь видела меня пьяным? Видела?
– Нет, – неохотно призналась она. – Но все равно вам не следует так много пить.
– Нет, с женщинами спорить бесполезно! Ну так что, нальешь ты мне или…
– Ладно, – сдалась она. – Пейте. Вот! – Она не слишком учтиво плеснула коньяка в его пустой бокал.
Анри выпил, причмокнул и довольно усмехнулся.
– А теперь убирай свои платки и давай поговорим о деле. Друан прислал лобстеров?
– Они здесь, в ящике со льдом, – ответила она, все еще продолжая дуться.
– Хорошо. А как у нас насчет шампанского?
Сара указала на ряд бутылок с золочеными горлышками, охлаждающихся в серебряных ведерках со льдом.
– «Moet et Chandon», 1878 года. Как заказывали.
– Сара, ты сокровище.
Он бросил взгляд в зеркало на задней стенке бара и заметил в ней отражение Зидлера, направлявшегося в его сторону. Тот был явно чем-то расстроен, уныло сутулился и привычно держал во рту незакуренную сигару.
– Что случилось, старина? – воскликнул Анри, разворачиваясь на своем табурете. – У тебя такой вид, как будто ты только что похоронил своего лучшего друга. Тебе надо выпить. Быстро, Сара! Два двойных рома!
Зидлер забрался на табурет и устало облокотился о стойку.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он, устремив отсутствующий взгляд в пространство, – я просто ничего не могу понять…
– Чего ты не можешь понять? – Анри обнял его за плечи. – Я, например, тоже много чего не понимаю? Так в чем же дело?
– Вот как раз этого-то я и не знаю. – Он уныло взглянул на Анри. – Помнишь, как я говорил, что ошибки быть не может и я обязательно заработаю на этом деле миллион? Ну так вот… Я только что просмотрел конторские книги. На самом деле все не так уж и здорово. Но я никак не могу взять в толк почему. Шоу отличное, музыка хорошая, выпивка замечательная, люди в восторге от канкана, цены на уровне. Так почему же мы не собираем полный зал каждый вечер?
– Ну, сегодня-то все в порядке, – успокоил его Анри. – Смотри, сколько народу.
Зидлер отмахнулся.
– На Новый год народу полно везде. Нет. Что-то явно не так. Даже во время выставки здесь не было и половины от ожидаемого количества англичан и очень мало американцев. А такое заведение, как это, рассчитано в первую очередь на них. – Он рассеянно крутил между пальцами ножку бокала. – Думаю, я был слишком самонадеян. Я ошибался.
– Да все в порядке с твоим заведением. Просто люди не знают о нем.
Отчаяние Зидлера быстро сменилось раздражением.
– Бог ты мой, да чего же им еще надо? Я угрохал целое состояние на рекламу. Мои афиши расклеены на каждом киоске, на каждом, пардон, сортире. Нельзя и шагу ступить, чтобы не наткнуться на них.
– Да, верно, но вот люди не видят их.
– Что ты хочешь этим сказать? Почему они их не видят?
– Да потому, что твоя афиша на самом деле никакая и не афиша.
– Не понимаю. Над ней работал лучший мастер.
– Да хоть сам Микеланджело. Это лишь красивая картинка, но не афиша.
Во взгляде Зидлера появилась настороженность.
– А какая между ними разница?
– Примерно такая же, как между выстрелом пушки и писком флейты. Афиша должна быть неподражаемой, оригинальной, даже шокирующей, если угодно. Она должна оглушить тебя, заставить остановиться перед ней, запасть в душу и намертво зацепиться там, подобно тому как репей прицепляется к собаке. А на твоей афише что нарисовано? Смазливая девчонка на ослике глупо улыбается и показывает ножки. Ну и какое отношение это имеет к твоему заведению?
– А что она, по-твоему, должна делать?
Анри расплылся в широкой улыбке:
– Но, старина, это же так очевидно. Она должна танцевать канкан!
– Канкан!
Глаза Зидлера округлились.
– Боже мой, ты прав! Да, ты прав! Ты попал в самую точку!
– Она должна теребить нижние юбки и высоко подбрасывать ноги, – со знанием дела увлеченно продолжал Анри. – И чтобы рядом были зрители, чтобы показать, что такой номер исполняется каждый вечер, и не на сцене, а тут же, на площадке для танцев, где всем все видно. И еще она должна…
Он осекся, словно прочитав мысли Зидлера.
– Э, нет! Если ты сейчас подумал… Нет, я не собираюсь делать тебе афишу! Никогда… Я никогда не занимался афишами, никогда не имел дела с литографией. У людей годы уходят на то, чтобы научиться рисовать на камне…
– Папаша Котель тебе все покажет, – поспешно заверил его Зидлер. – Это он делал предыдущую афишу. С ним приятно иметь дело.
– Да мне плевать, приятно с ним иметь дело или нет. Я не собираюсь заниматься твоей афишей. Меня не интересуют афиши. У меня нет времени, я уезжаю в Брюссель через месяц, и мне нужно успеть завершить миллион всяких дел. Так что даже не проси…
Полчаса спустя, после протестующих воплей, что ничто не заставит его взяться за афишу, что его не интересует литография, криков на Сару, пришедшую на помощь Зидлеру, после всех уговоров, объяснений, попыток компромисса, гневных выкриков, стука кулаком по стойке, угроз, что ноги его больше не будет в «Мулен Руж», Анри в конце концов сдался.
– Это будет замечательная афиша, – промурлыкала Сара, после того как растроганный до слез Зидлер, ушел.
Анри гневно взглянул на нее:
– Уйди от меня. Убить тебя мало. Я уже почти убедил его, когда встряла ты и заявила, что все останавливаются в холле, чтобы посмотреть на мою картину.
– Но это чистая правда. Они действительно останавливаются перед ней.
– Ну и пусть, но совсем не обязательно было говорить ему об этом. И почему женщины не могут держать язык за зубами? А теперь видишь, что ты наделала? Мне придется идти к его чертову папаше Котелю, начать учиться литографии. Да у меня на эту афишу лет пять уйдет.
Он взглянул на часы, рассеянно завел их и сунул обратно в карман.
– Думаю, время отправляться за стол. Скоро придут мои друзья. Пусть Гастон принесет мне бутылку коньяка. И никаких разговоров! Запомни: нет коньяка – нет афиши.
Сара проводила
