Проза - Василий Алексеевич Слепцов
Марья Николавна немного помолчала и нерешительно спросила:
— Скажите, пожалуйста, ведь вы… вы не считаете моего мужа глупым человеком?
— Нет, не считаю.
— Так почему же вы с ним никогда не соглашаетесь в спорах?
— А потому, что нам обоим это невыгодно.
— Почему же ему невыгодно? — торопливо спросила Марья Николавна.
— Спросите его сами.
— Я непременно спрошу.
Она сорвала ветку акации, начала быстро обрывать с нее листья и, сама не замечая, бросать их на книгу. Рязанов молча взял книгу, стряхнул с нее листья и опять принялся читать. Марья Николавна взглянула на него, бросила ветку и ушла.
После одного из таких разговоров она вошла к мужу в кабинет и застала его за работою: он поверял какие-то счеты. Она оглянулась и начала что-то искать.
— Ты что, Маша? — спросил ее Щетинин.
— Нет, я думала, что ты…
— Что тебе нужно?
— Да ведь ты занят.
— Что ж такое. Это пустяки. Тебе поговорить, что ли, о чем-нибудь?
— Ммда. Я хотела тебя спросить…
— Ну, говори! Садись сюда! Да что ты какая?
— Ничего. Пожалуй, Яков Васильич придет.
— Нет; он теперь, должно быть, уж не придет. Ты что же? не хочешь при нем? а?
Марья Николавна молчала; Щетинин хотел было ее обнять, но она тихо отвела и пожала его руку. В кабинете было почти темно; на письменном столе горела свеча с абажуром и освещала только бумаги и большую бронзовую чернилицу. В окно, вместе с ночными бабочками, влетали бессвязные отголоски каких-то песен и тихий, замирающий говор людей, бродивших по двору. Марья Николавна сидела на диване, отвернувшись в сторону, и щипала пуговицу на подушке. Она то быстро оборачивалась к мужу, как будто собираясь что-то сказать, то вдруг припадала к пуговице и пристально начинала ее разглядывать; потом опять бросала и все-таки ничего не говорила.
— Да что? что такое? — с беспокойством глядя на жену, спрашивал Щетинин.
— Вот видишь ли, — наконец начала она. — Я давно хотела спросить… да… да как-то все… Я, может быть, этого не понимаю…
— Чего ты не понимаешь?
— Да вот, что ты все с Рязановым споришь…
— Ну, так что ж?
— Почему ты его никогда не убедишь?
— Только-то?
— Да, только.
— Так ты об этом так волновалась?
— Ну, да.
— Господи! Я думал, бог знает что случилось, а она… — говорил Щетинин, вставая с дивана и смеясь.
— Так это… по-твоему, пустяки? — тоже вскакивая с дивана и подходя близко к мужу, спрашивала Марья Николавна. — Стало быть, ты сам не веришь тому, что говоришь? стало быть, ты…
— Что такое? что такое? — отступая, говорил Щетинин. — Я не понимаю, что ты рассказываешь? Как это я не верю тому, что говорю? Объяснись, сделай милость!
— Тут объяснение очень простое, — говорила Марья Николавна, волнуясь все больше и больше. — Ведь ты споришь с Рязановым? Почему ты с ним споришь? — Потому что ты думаешь… ну, что он не так думает. Так ведь?
— Ну, да.
— Почему же ты ему не докажешь, что он не так думает? почему ты его не переспориваешь? Почему? Что же ты молчишь? Ну, говори же! говори скорей! говори-и!
Она дергала мужа за рукав.
— Что ты не отвечаешь? Стало быть, ты сам чувствуешь, что он прав? а? чувствуешь? Он смеется над тобой, над каждым твоим словом смеется, а ты только сердишься… Стало быть… Да что же ты мне ничего не говоришь? Ведь ты понимаешь, что я… Ах, что же это такое!.. — вдруг вскрикнула она, отталкивая мужа, и упала на диван в подушку лицом.
Щетинин стоял среди комнаты и разводил руками.
— Тьфу ты! Ничего не могу понять… Да что с тобой сделалось, скажи ты мне на милость? — спрашивал он, подходя к жене и трогая ее за руку.
— Ничего, ничего со мной не сделалось, — отвечала она вставая. — Я только теперь понимаю, что я… что я ошибалась до сих пор, ужасно ошибалась… — говорила она, уже совершенно спокойно.
— Да в чем же? в чем?
— Ты не знаешь? Да неужели ты думаешь, что я не поняла изо всех этих споров, что ты и меня и других стараешься обмануть. Меня ты мог, конечно, а вот Рязанов ловит тебя на каждом слове, на каждом шагу показывает тебе, что ты говоришь одно, а делаешь другое. Что? это неправда, ты скажешь? а? Ну, говори! А-а! Значит, правда! Вот видишь! Правда!..
Щетинин скоро ходил из угла в угол и пожимал плечами.
— Послушай, — сказал он, останавливаясь перед нею. — Ты с ним говорила?
Щетинин махнул головой на флигель.
— Говорила.
— Что же он тебе сказал?
— Он мне ничего об этом не сказал; да я и сама не спрашивала. Теперь для меня и без него все ясно. Ты думаешь, что я сама не могла этого понять, что ты хотел сделать из меня ключницу.
— Когда же? Когда? — подступая к жене, говорил Щетинин. — Маша! что ты говоришь? Друг мой! Ну, послушай!..
Он сел с нею рядом и взял ее за руку.
— Нет, погоди, — сказала она, отнимая руку, — когда я была еще… когда ты хотел на мне жениться, ты что мне сказал тогда? Вспомни!
— Что я сказал?
— Ты мне сказал: мы будем вместе работать, мы будем делать великое дело, которое, может быть, погубит нас, и не только нас, но и всех наших; но я не боюсь этого. Если вы чувствуете в себе силы, пойдемте вместе. Я и пошла. Конечно, я тогда еще была глупа, я не совсем понимала, что ты там мне рассказывал. Я только чувствовала, я догадывалась. И я бы пошла куда угодно. Ведь ты видел, я очень любила мою мать, и я ее бросила. Она чуть не умерла с горя, а я все-таки ее бросила, потому что я думала, я верила, что мы будем делать настоящее дело. И чем же все это кончилось? Тем, что ты ругаешься с мужиками из-за каждой копейки, а я огурцы солю да слушаю, как мужики бьют своих жен — и хлопаю на них глазами. Послушаю, послушаю, потом опять примусь огурцы солить. Да если бы я желала быть такой, какою ты меня сделал, — так я бы вышла за какого-нибудь Шишкина, теперь у меня, может быть, уж трое детей было бы. Тогда я по крайней мере знала бы, что я самка, что я мать; знала бы, что я себя гублю для детей, а теперь… Пойми, что я с радостию пошла бы землю копать, если бы это нужно было
