Проза - Василий Алексеевич Слепцов
Она встала и хотела идти, но Щетинин сделал движение остановить ее. Она обернулась к нему и сказала:
— Нет; ведь я это все уж давно, давно поняла, и все это у меня вертелось в голове; только я как-то не могла хорошенько всего сообразить; ну, а теперь вот эти разговоры мне помогли. Я тут очень расстроилась, взволновалась. Это совсем лишнее. И случилось потому, что я все эти мысли долго очень скрывала: все хотела себя разуверить; а ведь, по-настоящему, знаешь, надо бы что сделать? Надо бы мне, ничего не говоря, просто…
— Маша! — подходя к ней, дрожащим голосом сказал Щетинин, схватив ее за руку. — Маша! что ты говоришь? Да ведь… ну, да… да ведь я люблю тебя. Ты понимаешь это?
— Да и я тебя люблю… — сдерживая слезы, говорила она, — я понимаю, что и ты… ты… ошибся, да я-то, не могу я так. Пойми! Не могу я… огурцы солить…
Щетинин взял себя за волосы и, зажмурившись, бросился на диван.
Когда он открыл глаза, Марьи Николавны в комнате уже не было.
Он посмотрел на дверь, встал и начал ходить из угла в угол, опустив голову и заложив руки за спину. По лицу его видно было, что ему беспрестанно приходили в голову какие-то новые, страшные мысли, которые то пугали его, то заставляли безо всякой нужды хвататься за разные вещи, разбросанные на столах. Он остановился перед окном, побарабанил по стеклу, потом помуслил палец и написал на стекле: огурцы, потом быстро стер это слово и, закинув обе руки на затылок, пошел было к двери, но вернулся, схватил щетку и начал чесать себе голову. Чесал, чесал долго, кстати и комод почесал, вдруг бросил щетку, сел на диван и закрыл себе лицо руками. Через несколько минут он открыл лицо, уперся локтями в колени и уставился в пол. Опять встал тихо подошел к зеркалу и, глядя в него, осторожно, не торопясь, но совсем, по-видимому, бессознательно, снял галстух, расстегнул жилет и хотел было снять сюртук, но тут же опять вздернул его на себя так, что подкладка затрещала, и ушел. В темном коридоре он остановился перед комнатою своей жены и хотел было отворить дверь, но она была заперта.
— Кто там? — спросила Марья Николавна.
— Можно войти? — нерешительно спросил Щетинин.
— Зачем?!.
Щетинин молчал. Из комнаты тоже ответа не было. Он постоял еще немного, тихо отнял руку от двери и вернулся в кабинет. Медленно сел на диван, развернул книгу, подпер голову рукою и стал смотреть в книгу; осторожно соскоблил муху, приплюснутую между страницами, перевернул лист, не замечая, что книга лежит вверх ногами, и опять углубился в чтение.
Прошло полчаса. Наконец он вздохнул, отодвинул книгу от себя, посмотрел кругом и пошел во флигель.
Рязанов лежал на кровати и смотрел в потолок. На стуле подле него горела свеча; тут же валялась на полу развернутая книга.
— Ты что? — спросил его Рязанов.
— Я, брат… вот — что: история тут вышла…
— Какая история?
Рязанов повернулся на бок; Щетинин стоял над ним и рассматривал свечу.
— А такая, что… как бы это тебе сказать?.. Там, знаешь, это бывает…
— Где бывает?
— Да в городе. Как они, черт? Как это называется?.. съезды. Ну да. Мировые съезды бывают.
— Так что ж?
— Ну, поедем!
— У тебя дело, что ли, там есть?
— Какое, к черту, дело? На кой мне их!
— Так зачем же ты меня зовешь?
— Да я тебя зову, видишь ли, зачем…
Щетинин отошел к окну.
— Я тебя, любезный друг, зову… — продолжал он, поднимая с полу книгу и перелистывая ее, — чтобы… понимаешь, не скучно было. И мне веселей, и тебе веселей. Понял? Ну да. Коптеть тут в деревне. Что хорошего? Так ведь? — говорил Щетинин, складывая книгу и отдавая ее Рязанову.
Рязанов пристально посмотрел на него и взял книгу.
— Что ты такое мелешь? — наконец спросил он. — Ты, должно быть, болен, что ли?
— Да, брат; у меня ужасно голова болит. Прощай!
Рязанов посмотрел ему вслед, пожал плечами, опять раскрыл книгу и принялся читать.
Щетинин, вернувшись домой, прошел прямо в спальню, зажег свечу и сел на стул у кровати. На подушках лежала ночная кофта и чепчик Марьи Николавны. Постель, как была постлана, так и осталась неизмятою. На столике, рядом с подушками, стоял графин с водою. Щетинин налил стакан, выпил и долго, со стаканом в руке, глядел на подушку, потом поставил его на столик, поправил одеяло и ушел в кабинет.
На другое утро приказчик несколько раз приходил за делом, — Щетинин все спал. Часов в девять подали самовар, Марья Николавна вышла в столовую, заварила чай; в передней показались мужики. Наконец разбудили Щетинина, приказчик вошел в кабинет. Барин сидел за письменным столом, протирая глаза, и ничего не понимал. Приказчик постоял у двери, поглядел, сделал шаг вперед, поклонился, подождал и, кашлянув, решился спросить:
— Лексан Васильич.
— А?
— Во флигаре прикажете потолки настилать, или погодить до вас?
— Погодить, погодить…
— Стало быть, сами изволите быть?
— Ну, да. Конечно.
Щетинин все протирал себе глаза и никак не мог их протереть.
Приказчик еще немного помолчал.
В это время Щетинин уж начал дремать, облокотившись на стол. Приказчик кашлянул еще раз; Щетинин вздрогнул и открыл глаза.
— Насчет крюковских мужиков будет ваше приказание? — спросил приказчик погромче.
— Как же, как же, брат…
— Леску позволите им отпустить?
— Что ж, пусть их!..
— Все маненько почистится лесок.
— А?
— Почистится, мол.
— Ну, да. Чего тут еще…
— Глядеть так-то быдто лучше, веселей.
— Хх! Отличная, брат, штука!
Щетинин улыбнулся и сейчас же опять задремал.
Через несколько минут приказчик спросил:
— Так когда же изволите приехать?
— Куда?
— А на футор-с?
— Ну, вот еще! За коим чертом я туда поеду? Не видал я тваво футора, — говорил Щетинин недовольным голосом и опустил голову на стол.
— Что ты к нему пристаешь? — из столовой вполголоса сказала приказчику Марья Николавна. — Разве ты не видишь, что он спит?
— Кто спит? Я сплю? Это неправда! — вскочив со стула, говорил Щетинин. — Я не сплю.
Приказчик все еще стоял в дверях. Щетинин широко открыл глаза, потянулся, посмотрел вокруг, наморщил брови и задумался.
— Да, — как будто припоминая что-то, произнес он. — Это так… — потом, заметив приказчика, прибавил: — Ты, брат, вот что: ты там… как это
