Валентин Иванов - Златая цепь времен
20.VI.1957
*
Уважаемый Евгений Федорович!
…Говорят, что для автора его произведение есть детище. Это и верно, и неверно. Пока роман пишется, пока он еще не вышел, для меня нет ничего дороже, я живу только интересами этой рукописи. Особенно, если не начато тем временем, то есть до издания, ничего нового. Но когда роман вышел и когда я успел уйти в новую работу, я охладеваю к старой, я уже живу другими интересами, другими образами.
Я думаю, что так бывает и бывало со многими литераторами из тех, которые все время работали над новыми и новыми книгами. И я думаю, что это справедливо.
Как былой страстный охотник, могу сказать о волчице. Она за волчонка жизнь отдаст. Когда же тот подрос, а у нее опять маленькие, то прибылого-то, прежнего, она не только что отгонит, но порвать может, коль тот будет к ней приставать.
Есть поговорка: «Сравнение не доказательство». И тем более не понимайте буквально меня и не применяйте полностью это сравнение с волчицей ко мне и моей книге. Но если я буду жить написанным ранее романом, я больше ничего не напишу. А мне сейчас очень хочется довести до конца новое дело. Я пишу об эпохе дальней, но интересной для нашего человека — как зародилось Русское государство, когда, где. Это VI век, об этом еще никто не писал.
9.XI.1957
*
Уважаемый Георгий Георгиевич! Отвечаю на Ваше письмо по поводу моего романа «Повести древних лет».
Есть разница между историком-археологом и беллетристом. Первый имеет право, например, говорить о том, что тот или иной народ пользовался, скажем, пилой лишь в том случае, если найдет остатки пилы либо следы работы пилой. И коль он без грубого вещественного доказательства выступит с заявлением, то его освищут многочисленные коллеги. А для беллетриста достаточно знать, что, скажем, тот или иной народ перерабатывал большое количество леса, чтобы не только увериться в существовании пилы, но и в наличии организации труда, которая позволяла коллективно эти количества быстро и целесообразно перерабатывать.
Значит ли это, что ученые должны руководствоваться интуицией и, вместо собирания неопровержимых данных, материальных данных, превратиться в следователей и судей, не только имеющих право, но и обязанных делать выводы о поведении и деянии подсудимых на основании косвенных улик, выносить приговоры без наличия, например, сознания обвиняемых? Конечно же нет. Каждому свое. Одним — знание фактов, так сказать, голых, другим — и обязательно — человековедение.
И еще об ученых. Вы помните «Кон-Тики»? Перечтите главу вторую. Разговор автора с ученым. Автор говорит: «Все мои доводы основаны на собственных наблюдениях и на фактах, описанных в науке». — «Задача науки, — возражает ученый, — чистое, неприукрашенное исследование, а не попытка доказать то или иное». И еще, комментарий к беседе автора с ученым: «Современная наука требует, чтобы каждая специальность рылась в своей собственной ямке».
Подумаем также об одной особенности нашего подхода к истории. Мы любим бросаться звучными словами: столетия, тысячелетия! Но что такое сто лет, тысяча лет? Это для человека четыре поколения или сорок поколений. Когда люди были склонны мыслить идеалистически, когда допускалась возможность вмешательства извне, вмешательство сил, от общих законов не зависящих, людская мысль охотно мирилась с возможностью внезапных превращений.
Так, наши летописи изображали князя Владимира диким, жестоким, многогрешным — до крещения и преображенным — после. Действительно, расцвет Киевского государства в эпоху Владимира был таков, что германские ученые в годы до подъема немецкого шовинизма (Иегер, Вебер) считали Киевскую Русь самым культурным, самым сильным государством.
Мы, рассматривая исторический процесс материалистически, знаем, что развитие совершается путем эволюции и некая «пика» знаменует результат длительного, неслучайного хода событий.
История России имеет один недостаток по сравнению с некоторыми другими. В то время как климат, например, Средней Азии делает ее естественным хранилищем не только кусочка металла, но и куска дерева, в то время как страны, богатые камнем, но бедные лесом, строили из камня, — у нас гвоздь растворяется за десять лет, и, живя на лесах, мы быстро возводили из бревен недолговечные постройки.
Однако же известно, что приильменские славяне занимались крупнейшими, по своему времени, торговыми оборотами и уже имели административные навыки, имели государство, с разработанным государственным, гражданским и уголовным правом. Поэтому беллетрист Иванов имеет право знать, что новгородцы владели и письменностью, поэтому историки не возражают ему, но сами вынуждены ждать, пока археолог не найдет письмена, из которых прогрессивно развилась дальнейшая письменность. Именно прогрессивно. Например, уже на моих глазах, за сорок — пятьдесят лет, нечто уже изменилось в письменности, в языке, даже в начертании букв.
Кстати, или некстати: современные литераторы отвечают на вопросы читателей, которые хотели бы найти документальные подтверждения того, что изображено средствами художественности. Спрашивают, с кого «взят» герой, где живет прототип. На такие письма труднее отвечать, чем на Ваше. Ваше — сложнее. Я знаю, что история русских людей и до революции и, к сожалению, сейчас преподается плохо. Во-первых, жизнь русских, их историческая жизнь, дается слишком поздней среди других народов. Во-вторых, русские выводятся из первобытной дикости с чрезвычайной поспешностью, а затем, в сущности, на добрую тысячу лет в этой дикости оставляются. Это неверно, это идеалистично с философской точки зрения. В-третьих, нас вводят в заблуждение этой якобы исторической дикостью, ибо нет еще и, кажется, никто еще не собирается дать нам в руки сравнительную историю народов по горизонтали. А следовало бы.
Нужно сравнить права людей в России и на Западе в их историческом развитии.
О биармах. Название это применительно к народности, встреченной ярлом Оттаром на южном берегу Белого моря, записано с его слов Альфредом Саксонским в его дополнении к «Всемирной истории» Орозия, которую этот король саксов перевел на саксонский язык и, по обычаю переводчиков того времени, да и позднейшего, дополнил известными ему событиями. Таким образом и дошли до нас известия о попытке Оттара сесть в устье Северной Двины.
Вообще же, имейте в виду, что эпилог к «Повестям древних лет» имеет в части фактов, в нем изложенных, совершенную историческую точность, как и само путешествие Оттара на Двину. Мне пришлось лишь восстановить историческую правду.
Смешение с биармами, как и с другими племенами, происходило. Но смешение вещь очень сложная, и в его результатах разобраться и антропологам не так уж легко. Что воспреобладало, как, почему? Дело в том, что одна из сил русского племени заключалась в отсутствии у него расистского духа. Поэтому, может быть, мы так легко и ассимилировали. Соедините эту черту с другой — мы не искали данников и рабов, но, в нашем историческом движении, умели своим трудом осваивать землю, и Вы получите в какой-то мере ответ, объяснение причины такой прочности, такой неуклонности расширения русских границ, каких не знает история других народов.
Очень яркой иллюстрацией доказательства, сказанного от противного, прежде служила Испания, некогда «властелин двух миров». А ныне — Англия. Начав освоение мира во времена елизаветинские — XVI в., — она достигла вершины в эпоху викторианскую — конец XIX в., а сейчас вбирает свои щупальца: всюду оказалась чужой, ничего не освоила по-настоящему. И не научилась. Тому последнее доказательство — эпизод с Египтом, который Англия вкупе с Францией пыталась взять на испуг громом пушек с кораблей, как какого-либо раджу XVIII века. Там, где пришлый был только сборщиком налога и добытчиком прибылей, ничто не поможет.
В материалистическое познание истории входит не только изучение экономических факторов. При их ведущем значении, история отдельных народов, вместе с особенностями, вносимыми климатом, географическими условиями, носит на себе отпечаток индивидуальности нации. Русский феодализм отличается от германского, как германский от, например, английского или скандинавского. Так же, как ислам — одно дело в Северной Африке, другое — в Средней Азии, третье — в Индии. Или русское православие и православие византийское и западный католицизм. Ибо если историю можно уподобить некоему инструменту, то на изделие кладет свой неизгладимый отпечаток и материал.
Готовясь к «Повестям», я перечел в Ленинской библиотеке все, что там есть об этой эпохе, сотни книг и статей. Это оказалось более легкой задачей, чем думалось издали. Потому что, за некоторым исключением, одно и то же переливается из кабинета в кабинет, со страницы на страницу. Потому что оригинальные исследователи редки. Я не виню ученых, они слишком уж связаны. Для них — источник есть все. А нашему брату — литератору, имеющему иной жизненный опыт, — легче удается критический подход к материалу.
