Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Но вы-то не стали сбивать цену. Даже наполовину. Почему?
– Этого паренька в феске контролирует отель «Имбат», тут обмана много меньше, чем в городе, но в городе, особенно когда вы пойдете в здешний «караван-сарай», в торговые ряды, контроля такого уже не будет. В «караван-сарае» надо торговаться и торговаться…
– И все равно обманут. – Ирина засмеялась.
– Почти всегда – да. – Невский остановился, задышал шумно, обдавая Ирину перегаром. – А куда мы, собственно, идем? Я уже забыл, куда мы шли.
– Лучше всего – в номера, – сказала Ирина и, поежившись, обхватила себя крест накрест руками, словно ей было холодно, хотя турецкая ночь была тепла и романтична. – Уже поздно.
– Великолепная мысль – в номера! – одобрил Невский. – Пошли в номера, в наши славные меблирашки! Вперед с песнями и гиканьем под трехцветным российским флагом!
– Ты устала? – с непривычной нежностью в голосе, уже в номере спросил Поплавский Ирину, она удивленно глянула на него: давно муж не был таким размягченным, участливым. И лицо у него отчего-то виноватое…
А в общем, все понятно – ему так достается в этой жизни, в этом перевернутом мире, где нет ни одного видимого ориентира, так достается… Она поглядела на браслет, на камни, словно бы разговаривающие друг с другом, переливающиеся таинственно, неземно, качнула головой.
– Нет, не устала. Хотя… хотя есть немного. Но это не страшно, это… ничего не значит.
– Вот и молодец! – обрадованно проговорил Поплавский, погладил ее по плечу. – Ты у меня умница!
В ответ Ирина благодарно опустила глаза, поймала свет, идущий от браслета – ну какая же женщина способна отказаться от разглядывания драгоценностей? – это же целое действо, представление, это что-то такое, чему и точного названия нет, – она ощутила жалость и нежность к мужу… Прижалась щекой к его крепкому теплому плечу, замерла. Потом, очнувшись, спросила совсем не то, что хотела спросить:
– Невский – богатый человек?
– Очень, – быстро, словно бы ждал этого вопроса, ответил Поплавский. – И могущественный. С фантастическими связями.
– С фантастическими связями, – задумчиво повторила Ирина слова мужа, вновь со вздохом прижалась к его плечу, – но это его связи, его, а не наши… И…
– Надо сделать так, чтобы они были и нашими связями, – перебил жену Поплавский. – И нашими тоже, так будет точнее, – он специально сделал ударение на «и», – ты правильно подметила: «и…»
– Если честно, я хотела сказать другое: нам, в конце концов, наплевать на этого твоего… и на его связи. У нас есть гораздо большее – ты и я, – Ирина отдернула дымчатую струистую занавеску на окне, обнажая черное звездное пространство, похожее на бездну, – ты и я…
– Нет, нам Александра Александровича никак нельзя сбрасывать со счетов. И тем более терять. – Поплавский погладил жену по теплой, нежно пахнущей духами голове, склонился, поцеловал в волосы. Вздохнул, снова поцеловал: – Ты хорошо пахнешь. Вкусно.
– Вкусно пахнуть может только яичница, – с неожиданной печалью произнесла Ирина.
– Ну почему же, почему же… – Поплавский попытался вспомнить, придумать, соврать в конце концов, что же еще может вкусно пахнуть и быть вкуснее яичницы, но, странное дело, не нашелся. Он вздохнул и отстранил жену от себя. – Ты погоди, пожалуйста, немного… Я должен отлучиться.
– Куда?
– Скоро узнаешь. – Поплавский, словно дух, растворился в темноте комнаты. – Я должен сходить к Александру Александровичу, а потом…
– А потом – суп с котом.
– Вот именно. – Поплавский засмеялся, смех у него получился скрипучий, чужой, и хлопнул в темноте дверью.
Ирина осталась одна. Свет они с Поплавским так и не зажгли. И не надо было зажигать, когда за окном дышит чернотой небо, усыпанное, как светлячками, звездами. Ирина всегда боялась ночной черноты, а здесь не боится… Ночь здесь была мягкой, мурлыкающей, ласковой.
Ночи в России совсем другие – они опасные, жесткие. Из темноты может прогреметь выстрел, разорваться граната, и вообще из любой подворотни может выскочить банда безжалостных «джентльменов удачи». Особенно свирепствуют малолетние – эти ничего и никого не боятся, поскольку знают, что их и наказать-то толком не могут. Ирина поежилась, обхватила руками плечи.
Хлопнула дверь номера. Вернулся муж, поняла Ирина. Спросила не оборачиваясь:
– Это ты, Эдинька?
Поплавский не ответил. «Ему сейчас трудно, очень трудно, – подумала Ирина о муже. – И это ненужное соперничество с Невским. Да, нам нужны деньги… Чтобы жить, чтобы чувствовать себя людьми… – Она вздохнула. Потом коротко зевнула, прижала пальцы ко рту. – Пора спать». Решительно задернула занавеску.
– Все, – проговорила она, – пора спать… День был нелегкий.
Она ожидала, что муж отзовется, подойдет сзади, обхватит руками ее плечи, лицом прижмется к ее голове, зароется в волосы, прошепчет что-нибудь ласковое.
Ее действительно обхватили сзади за плечи, но это были не руки мужа…
Она вскрикнула и резко, всем телом повернулась.
Перед ней стоял Невский.
– Вы? – задыхаясь, воскликнула Ирина. – Вы?
– Да, я, – тихо, совсем не пьяным голосом отозвался Невский.
Ирина попробовала вырваться из его крепких рук – не удалось, только плечам сделалось больно.
– Вам же завтра стыдно будет! – переходя на шепот, воскликнула она: где-то Ирина слышала, что самый страшный крик – это крик шепотом, и подивилась тогда точности этого наблюдения.
– Не будет, – твердо и просто произнес Невский. – Не будет стыдно.
– Вам мой муж набьет морду.
– Не набьет, – качнул головой Невский.
– Как же, как же… – она широко раскрыла рот – было нечем дышать, сердце закололо, – набьет!
– Во-первых, у него просто не хватит сил, я его изуродую, а во-вторых, мы с ним обо всем договорились.
Это прозвучало для Ирины, как выстрел. У нее подкосились ноги. Она попробовала закричать, но голос пропал, пискнуло что-то во рту и исчезло, словно она зубами прокусила воздушный шарик. Ирина уперлась руками Невскому в грудь, оттолкнула, просипела:
– Прочь от меня! Вы пьяны!
Лицо Невского странно укрупнилось, сделалось ясным, словно его осветила луна. Ирина увидела злые, расширившиеся глаза, морщины, крупно изрезавшие его лоб, редкие, мелкие, с желтоватым налетом зубы и особенно уши – мясистые, с большими пухлыми мочками.
В Ирине зажегся костер обиды, боли, которой она не ведала раньше: это что же, выходит, Поплавский предал ее? Она сомневалась в том, что было ясно, как божий день.
– Люблю, когда сопротивляются, – отрывисто, коротко засмеялся Невский, – сразу появляется вкус к победе. Не сопротивляются только куры.
– Прочь! Пр-ро-о-о… Вы пьяны!
– Возможно, – в темноте сверкнули золотые коронки, пахнуло табаком, спиртом, чем-то кисловатым и одновременно очень крепким, мужским. – Тихо, тихо, – пробормотал Невский и опять отрывисто, торжествующе рассмеялся, – все равно сюда никто не придет. Ник-то.
– Поплавский придет!
– Поплавский сидит в моем номере, пьет коньяк и смотрит телевизор.
