Хозяин белых оленей - Константин Валерьевич Куксин
Я обрадовался, но в то же время подумал, что при такой широкой огласке трудно будет незаметно для властей довести до конца нашу мандаладу. Гаврила, словно читая мои мысли, спокойно произнес:
— Да ты не волнуйся! Мы, коренные, — люди немногословные. Если в лоб не спросят, не расскажем. Да и спросят — только плечами пожмем: мол, не помним никакого письма!
Праздник постепенно подходил к концу, люди разъезжались. Собрались в дорогу и Гаврила с семьей.
— Наш чум далеко стоит, почти в том месте, куда ты с Горном на лыжах пришел! — Гаврила улыбнулся на прощание. — Так что пора нам. Знаешь что, Костя, приезжай к нам летом! Летом совсем другая жизнь, каждый день каслать будем! На север пойдем, к священной горе Саурей. Приезжай, будем ждать тебя!
«Бураны» взревели двигателями, и вскоре два красных огонька растаяли в морозном воздухе. Я вздохнул и пошел домой, на Полярную улицу. Подписи были собраны, настала пора и мне собираться в дорогу…
Мюсерта
Вечером за столом в доме Серасховых собрались те же люди, что и в день моего приезда: Петр, Евдокия, Семен Сэротэтто. Мирон, умаявшись за день, спал в кресле. Мальчишка, по словам отца, был просто счастлив, попав на День оленевода. Мирон участвовал во всех конкурсах, которые устраивались для детей, выиграл несколько призов, а придя домой, тут же заснул: сказались и возбуждение от праздника, и усталость после нашего нелегкого путешествия.
Мы подвели итоги. Было собрано около шестисот подписей, что превзошло мои самые смелые ожидания. Семен хотел собрать еще, чтобы получилась тысяча, но я его остановил:
— Шестьсот подписей для народа, чья численность не превышает сорок тысяч человек, — это уровень референдума, понимаешь, Семен? Нам сейчас главное — быстро доставить письмо в Москву и напечатать его в газете. Я боюсь, что власти уже что-то пронюхали, а мне еще эту проклятую границу погранзоны переезжать…
— Я могу отвезти тебя в Воркуту через горы, — спокойно предложил Петр, словно речь шла о поездке в соседний поселок. — Там уже нет погранзоны, без проблем сядешь на поезд…
— Нет, Петр! — покачал я головой. — Поеду через Лабытнанги. Нам сейчас важнее всего скорость, иначе публикация письма не будет неожиданностью, чиновники успеют подготовиться. Мы это обсуждали неделю назад.
— Ну, тогда решено! — поднялся из-за стола Семен. — Отдыхай, завтра автобус рано выходит…
Утром меня пошли провожать на остановку Петр, Евдокия, Семен и даже Мирон, который успел хорошо выспаться. Обняв на прощание своих друзей, я с грустью сказал:
— Ну что, вот и закончилась наша мандалада?
— Почему? — вскинул брови Семен. — Мандалада продолжается! И будет продолжаться до тех пор, пока мы не решим проблемы наших народов!
Я вскочил на подножку автобуса, двери с шипением закрылись, и вскоре последние домики поселка исчезли за поворотом трассы.
В Салехарде я взял билет на вечерний поезд, и у меня еще оставалось целых полдня до отъезда. Решив не бродить бесцельно по городу, я достал телефон и набрал номер Татьяны Лар, ненецкой певицы, с которой познакомился во время открытия Северной коллекции своего музея.
— Татьяна? Нгани торова! — поздоровался я почему-то по-ненецки. — Это Костя из Москвы, директор музея, помните?
— Костя! Здравствуй, помню, конечно! Ты в городе?
— В Салехарде! Поезд сегодня вечером отходит…
— Костя, я как раз в гости собиралась к одному очень интересному человеку, пойдешь со мной? — неожиданно предложила Татьяна.
Я согласился, и вскоре мы встретились у магазина «Сармик», недалеко от центра города.
— О, сразу видно, что из тундры человек вернулся! — засмеялась Татьяна. — Весь в оленьей шерсти! Как экспедиция прошла?
— Да это не совсем экспедиция была. Скорее мандалада… — И я кратко рассказал ненке историю нашего путешествия. Татьяна внимательно слушала, кивала, потом неожиданно остановилась и сказала:
— У тебя с собой это письмо? Я тоже подпишу!
Я снял рюкзак, достал из кармана бланк, и Татьяна Лар подписала письмо президенту.
— Вот так! — улыбнулась она, возвращая мне карандаш. — Молодец, Костя! Из Москвы приехал, чтобы правды добиться! А мы здесь сидим в городе и только по телевизору отчеты властей слушаем, в газетах читаем о том, как все хорошо. Журналистам теперь трудно стало на Север приезжать, из-за погранзоны. А местные — все у власти «прикормленные»; что им велят, то и напишут. Жители Салехарда даже не знают, какие проблемы у оленеводов и рыбаков! Ничего, ты письмо опубликуешь, то-то власть всполошится!
Пройдя по улицам города, мы свернули к небольшому одноэтажному дому, окруженному низким деревянным забором. На стене красовалась табличка «Дом-музей Леонида Лапцуя». Закрыв за собой калитку, мы поднялись по ступеням и зашли внутрь.
— Здравствуй, Вероника! — Татьяна улыбнулась смотрителю музея, которая сидела у входа. — А хозяйка дома?
— Дома, Таня! Пойду позову ее!
Через минуту в прихожую вошла маленького роста, хрупкая пожилая женщина в сером пиджаке поверх белого свитера, с ясными и очень внимательными карими глазами.
— Нгани торова, Елена Григорьевна! — поздоровалась Татьяна. — Я сегодня не одна, гостя к тебе привела!
— Кто такой? — строго спросила хозяйка.
— Это Костя, он изучает культуру оленеводов, вчера из тундры вернулся. У него музей в Москве, чум ненецкий стоит…
— Чум? Это хорошо, Костя! — кивнула Елена Григорьевна. — А у меня музей моему мужу посвящен, поэту Леониду Лапцую. Слышал о таком?
— Конечно! — ответил я, с благодарностью вспомнив учительницу-ненку из Белоярска, и процитировал запомнившиеся строки:
«Язык наш веками отточен, / Как дедовский нож на бруске. / Язык наш без промаха точен, / Как пика в умелой руке!»
— О, на память знаешь? — изумилась Елена Григорьевна. — Ну пойдем, покажу тебе дом его…
Мы ходили по комнатам, хозяйка показывала вещи поэта, рассказывала о его непростой судьбе. Весь дом словно дышал творчеством, здесь хотелось остаться и писать стихи.
— Костя — тоже поэт, я его книжку читала! — сказала хозяйке Татьяна Лар.
— Это я сразу по его глазам поняла! — улыбнулась Елена Григорьевна. — Муж так же смотрел, когда стихи к нему приходили… Ну пойдемте, чаем угощу!
Мы прошли на кухню, хозяйка поставила на огонь чайник, и мне сразу стало ясно, почему дом дышит таким уютом: Елена Григорьевна продолжает жить в своем доме, который уже много лет назад стал музеем!
За чаем я рассказывал о своих путешествиях, о друзьях — ненцах и хантах, которые остались в тундре, о мандаладе, которая собрала лучших людей двух северных народов…
— Дай-ка письмо это посмотреть! — попросила Елена Григорьевна. Я протянул хозяйке письмо и опросные листы, ненка внимательно прочла текст, близко поднося бумагу к глазам. Потом молча взяла авторучку и поставила свою подпись внизу опросного листа.
Отложив в сторону
