Чудеса под снегом. Рассказы о любви и волшебстве в большом городе - Алиса Бодлер
Первым хихикнул уборщик, за ним продавец. Сережа покраснел и стыдливо прикрылся ладошками. Куцый хвост беспокойно стегал снег, уши прижались в голове – тут уж и я не удержался от нервного смешка.
– Так-так! – ректор всегда появлялся очень не вовремя, накрыв нас своей огромной тенью. – Что я вижу? Опять вы?
– Ректор! Он ваш заказ… – наябедничал Ли Вэй.
Драконий взгляд потемнел, ощутимо запахло серой, и Миллхаус выдал такой залп огня, что снег растаял на километр вокруг.
– В КАРЦЕР! НА МЕСЯЦ! ОБОИХ!
Я счел за лучшее покориться, пока меня под шумок не сожрали без разбирательств. Вот и защитил честь дамы. Молодец… Теперь сидеть за чужие проступки.
И только оказавшись в одиночной камере, я понял, что натворил. Бал уже на следующую ночь, а я теперь месяц отсюда не выберусь. И Мирия, если даже и придет, не дождется своего таинственного поклонника.
Я сам едва не завыл от отчаянья не хуже Сережи. Хотел как лучше, получилось в стиле Отто Хансена – только народ повеселил. Если бы можно было отмотать назад, я бы ни за что не взял ту бумажку, не полез бы драться, не отправил Мирии письмо… В этом месте безутешных терзаний я запнулся и с удивлением понял, что нет – ничего бы я не изменил, потому что это был первый раз, когда нашел в себе смелость. Значит, она во мне все-таки была!
– Эй, как тебя там, Хансен! – послышался шепот со стороны окошка. – Да подойди ты, стоять неудобно!
Я подошел к решетке и едва не заорал от ужаса: на стене, окружающей тюрьму, висел осьминог. Хотя, о чем это я? Не осьминог, а редкий реликтовый студент, кракен Морис, как всегда, при полном параде.
– Ты извини, – без тени раскаяния произнес он, – никто ж не знал, что этот обломщик шерстяной заказ ректора поломает. А там были запчасти для пульта метеобашни. Короче, неудобненько получилось.
– Это ты ректора позвал? – я сложил два и два.
– А кто? Больно странной вы компанией казались, когда из столовой уходили. Вот и осторожно намекнул Людочке, что за магазинчиком скоро свершится нечто кровавое и непотребное.
– Все напрасно! – Я сполз по стене вниз и присел у окна. – Бал завтра! А я тут! А она там!
– Ну, я как бы косвенно виноват, поэтому помогу, – ухмыльнулся Морис.
– И как ты поможешь? У тебя есть ключи от карцера?
– Нет, но я могу передать прекрасной даме весточку от несправедливо заключенного узника. Так даже еще романтичней, ты воевал за ее честь, принял на себя тяготы наказания, а она под покровом ночи спешит в твою келью…
Мне неожиданно стало смешно, и я фыркнул в кулак.
– Стараешься для них, стараешься, а мои усилия не ценят, – обиделся Морис, но ненадолго. – Ладно, я пойду, пока присоски окончательно не оторвались. Не скучай!
Он ловко принялся взбираться по стене, помогая себе в особо трудных местах щупальцами, а мне больше ничего не оставалось, как сесть на койку и ждать.
Утром уборщик, а по совместительству еще и тюремщик, принес еду и перевел меня в более просторную камеру, но что самое главное, она располагалась на втором этаже и краешком упиралась в стену. Окно было расположено выше, и сама стена была для него своеобразным подоконником. При желании можно было сломать решетку и, спустившись на стену, добраться до выхода.
Желание у меня было, только возможностей не было. Если только не превратить руку в нечто наподобие напильника…
К вечеру я натер кровавые мозоли, но смог перепилить два прутика от решетки. Осталось уменьшиться, а потом просто выскользнуть. План был неплох, но капризная удача и раньше меня недолюбливала, а тут и вовсе окончательно повернулась ко мне задом, потому что в момент моего превращения в камеру зашел уборщик.
– Студент Хансен!
А я вместо того чтобы прошмыгнуть наружу, остановился и теперь щеголял красивым ошейником-блокиратором и неделей дополнительного отдыха в этих местах. Ночь наступила быстро, я слышал, как вдалеке играет музыка, все остальные сокурсники теперь наслаждаются горячим пуншем и имбирными пряниками. И Мирия, если пришла, то стоит в одиночестве у этой несчастной третьей лавки справа. Или слева, какая теперь разница.
Стало очень грустно.
Шорох за окном привлек внимание, а потом в меня швырнули скомканной бумагой. Я развернул послание и прочитал: «Сижу за решеткой, в темнице сырой…», а следом в меня полетел ботинок, попав мне ровненько в лоб. Я поднял глаза и оторопел – на фоне ночного неба за решеткой стояла она, Мирия Сантус собственной персоной, очень и очень злая и со вторым ботинком в руках.
– Мирия!
Швырьк – и вторая ботиночная граната достигла цели.
– За что?! – я потер лоб.
Девушка выдохнула и стала что-то быстро писать в новеньком блокноте, развернула этот листок передо мной. Я прищурил один глаз, потом второй и вынужденно признался:
– Я немного близорук, прости, пожалуйста.
– Дурак! – вдруг воскликнула Мирия своим нежным, певучим голоском. – Трижды дурак! Я такое платье приготовила, а ты в карцер загремел! Ну кто ты после этого? Недоумок!
Она продолжала осыпать меня ругательствами, а я млел от звучания ее голоса, от звонких ноток ярости в нем, ведь она была направлена на меня! Не на кого-то, а на меня!
– Так ты пришла? И знала, что это я тебя пригласил?
Мирия замолчала и снова принялась строчить в блокноте, на этот раз такими крупными буквами, что их было видно, наверное, даже в ректорской башне.
Новый листочек развернулся ко мне.
“Ты мне с первого курса нравишься! Зачем к Сереже полез? Я его и сама в бараний рог свернуть могу! Ждала, когда ты смелости наберешься, а ты дури набрался!”
– Но ведь ты плакала, – я окончательно перестал что-либо понимать.
“Девичьи разборки!”.
– А формулу мутагена ты специально испортила, чтобы Сережу наказать?
“Ничего я не портила, это все мэтр”, – твердо вывела Мирия и, пошатав подпиленные прутья, полезла внутрь. Я подхватил ее сначала неуверенно, а потом прижал к себе покрепче и понял, что она не сопротивляется, и на ее лице не брезгливость, а смущенная улыбка.
За окном медленно опускался снег, сбившийся в крупные легкие хлопья. Я поставил девушку на пол и робко заглянул в глаза.
– Мирия, а чьи ботинки ты в меня швыряла?
Девушка пожала плечами, мол, не знаю, стояли там просто. Тусклый свет из окошка падал на ее гладкую светлую кожу, и когда она открыла рот, чтобы что-то произнести, я с восторгом разглядел, какие мелкие и острые у нее зубки. Совсем как у
