Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Стеклянные браслеты на ее запястьях позвякивали в такт качающемуся поезду, и она уснула. Бананы в корзине были мятыми и побитыми, а из-за жары на них начали проступать черные пятна. Если их быстро не продать, придется выбросить. Бабушка любила поговорку про бананы: банан поутру превращается в желудке в золото, банан, съеденный днем, – в серебро, вечерний банан становится медью, а ночной – железом в кишках.
Джахангир недоумевал, почему керивали едет из города в пригород. Обычно такие, как она, наоборот, привозят фрукты в город. Может, села не в тот поезд. Как папа, мама и я. Подумать только, ведь я сам подбросил им эту идею!
Однажды во время очередного выяснения отношений он сказал:
– Почему бы вам не спросить своего знаменитого Бхагван-Бабу, если он занимается сватовством? Вдруг он встанет на мою сторону.
Джахангир говорил, как ему казалось, с ядовитым сарказмом. Теперь все их разговоры имели обыкновение сводиться к соревнованию в саркастичности.
Но родителям идея очень понравилась.
– Я просто пошутил, – умолял Джахангир, забыв в тревоге про сарказм.
Но мама и папа решили, что это самый лучший способ решить его будущее. И попытались убедить сына съездить к старцу. Сначала мама действовала по-диктаторски жестко, потом перешла к слезам и уговорам.
– Мы всего лишь хотим, – чуть не плача упрашивала она, – чтобы ты поехал и поговорил о девушке с Бхагван-Бабой и чтобы понял, подходит она тебе или нет. Согласись, что Бхагван-Баба никогда не ошибается, и поверь в него снова, как ты верил, когда был маленький.
При воспоминании о множестве чудес, впечатанных в мир его детства, Джахангир перестал возражать. Без сомнения, в чудеса верить легче, чем в тот давно ушедший мир. Но его воспоминания влекли за собой понятия верности прошлому, ностальгию по счастливой и любящей, хоть и стесненной в средствах семье и чувство вины за то, что он подверг сомнению (пусть на короткое мгновение) значимость Бхагван-Бабы. Кроме того, рассуждал Джахангир, терять ему было нечего, хуже стать уже не могло. А если повезет, благоприятный ответ облегчил бы ему жизнь.
После того как они пришли к договоренности, что выслушают совет Бхагван-Бабы, в их жизнь вернулось некоторое спокойствие. Враждебность стихла, а резкие слова пока оставались несказанными.
Керивали проснулась и водрузила себе на голову корзину с бананами. Она сошла на следующей станции – той же, на которой выходили и Джахангир с родителями.
На фасаде дома средних размеров была просторная веранда, где стояла деревянная скамья, а вокруг дома был разбит огород с буйно разросшимися тыквами и помидорами. В углу примостились большие садовые качели, висевшие без движения. Точно так же, не шелохнувшись, росли в огороде овощи. Ни малейшего дуновения ветерка.
Бхагван-Бабу ожидала большая толпа. Люди стояли в очереди, ведущей на веранду, молча или тихо переговариваясь и благоговейно сжимая в руках свертки с подношениями. Не заметно было никакой истерической активности, обычно ассоциирующейся со святыми, – ни воскурения благовоний, ни пения, ни продажи священных открыток или предметов культа.
Родители объяснили Джахангиру, что, когда Бхагван-Баба готов, он выходит и садится на деревянную скамью. Тогда пришедшие поднимаются на веранду и подсаживаются к нему по очереди или, если это консультация для нескольких человек, группами.
Мужчина, стоявший в очереди впереди них, услышал это объяснение и заговорил, как будто ожидая ответной реплики:
– Нет никаких причин беспокоиться. Бхагван-Баба удивительный. Все, что он скажет или сделает, пойдет вам только на пользу.
Бхагван-Баба обычно начинал прием в одиннадцать. Сейчас было уже одиннадцать тридцать. С видом человека, имеющего доступ к информации не для всех, мужчина добавил:
– Бхагван-Баба лучше знает. Если он опаздывает, значит, на то есть важные причины.
Его руки произвели отработанные жесты для украшения этой поистине благочестивой речи: пальцы, сложенные вместе, рисуют в воздухе вертикальную линию; указательный палец правой руки отводится вверх для выражения мудрости и опускается дугой в левую руку; затем ладони соединяются и так далее.
– Мы всего лишь обычные люди, поэтому как мы можем понять все, что Бхагван-Баба скажет или сделает, откуда нам знать, почему его духовность проявляется так, а не иначе? – Мужчина остановился, а потом добавил елейным голосом: – Нам остается только стоять и ждать, когда Баба будет готов сойти к таким заблудшим душам, как вы и я.
Такая чрезмерно благочестивая речь вызвала у Джахангира неловкость. Ему было неприятно, что родители поддерживают говорящего, благоговейно кивая в знак согласия. Но тут как раз появился Бхагван-Баба. Два человека вели его под руки. Во дворе послышалось что-то вроде общего глубокого вздоха, затем по толпе пробежал шепот, и все стихло. Баба вышел босиком, в белой курте-паджаме[172] и выглядел очень слабым. Он был лыс, но с седой бородой, короткой и щетинистой. И в темных очках.
– Иногда он снимает очки, – прошептал мужчина, – но сразу же снова надевает. Все ждут этого момента, чтобы увидеть его глаза. Что именно это значит, мне не понять. Но то, что это крайне важно, абсолютно точно.
Два маленьких мальчика и их старшая сестра залезли на садовые качели в углу огорода. От карабканья детей качели начали со скрипом раскачиваться. Сестра, отталкиваясь ногами, помогала движению качелей. Когда они летели вперед, у девочки раздувалась юбка, а потом, когда шли назад, опадала. Вперед-назад, раздувалась-опадала.
Следуя давнишней привычке, Джахангир изогнул шею и встал в такую позу, чтобы было лучше видно. Начав ходить в колледж, он открыл это приятное времяпрепровождение, не подвластное закону убывающей доходности. Волнение, которое он испытывал при спускании с лестницы, иногда не давало ему как следует сосредоточиться на занятиях. На каждый этаж вело два пролета, и при огибании прекрасной резной балясины в конце первого лестничного марша его глаза поднимались наверх. Там над ним плыл поток женских трусиков, летел каскад райских треугольничков между девичьих ног, и он спускался медленно, держась за перила, чтобы не потерять равновесие от столь пьянящего вида.
Возбуждение, которое он испытывал от этого занятия, оказалось под большим вопросом после того дня, когда на репетиции хора с ним впервые заговорила она. Он понимал, что девушка вполне могла быть в толпе спускавшихся, когда его голова находилась в положении под прямым углом к туловищу. Было бы убийственно, если бы она заметила его в таком виде, ведь она считала его скромным и, несомненно, имевшим только чистые помыслы. Как и его мать, которая до недавнего времени с гордостью говорила: «Мой Джахангир такой тихий, хороший мальчик, делает чун или чан
