Голец Тонмэй - Андрей Васильевич Кривошапкин
Распахивается полог илуму-чума. Заходит отец. Подошел к сыну, подал руку. За отцом следовали братья Гулуни, Нэргэт и Илкэни. Все расселись на оленьих шкурах.
Апанас оживился. Жена положила перед родичами плоский стол. На деревянном подносе подала вареное мясо, баранину. Нет ничего вкуснее, чем мясо снежного уямкана.
– Хорошо живете. Мы сами мясо уямкана давно не ели, даже забыли его вкус, – краем обветренных губ улыбнулся Тонмэй.
– Это Бетукэ на днях добыл, – тихо отзывается Апанас. Жена мелко нарезала мяса на деревянной дощечке и стала кормить мужа. Апанас ел с аппетитом.
Отец не стал расспрашивать, как все произошло. Всему свое время. Сперва пускай старший Апанас твердо встанет на ноги. Потом сам расскажет. Спросил только:
– Как ты сумел остаться в живых, Апанас?
– Если бы не Бетукэ, абага разодрал бы меня в клочья.
– Не говори так, а то накличешь новую беду, – откликнулся отец. – Больше ничего не говори, силы не трать. Мы пойдем, отдыхай. – Тонмэй слегка коснулся плеча сына. Братья последовали примеру отца.
– Вот вам обоим немного табака. Курите экономно, – Тонмэй подал сыну небольшой сверток и вышел из чума. Сыновья, оглядываясь на Апанаса, тоже вышли.
Апанас с женой переглянулись.
Впервые за все время болезни у Апанаса блеснули глаза. Жена на скорую руку острым ножом на идуки[94] нарезала лист табака и набила трубку. Лучинку сунула к горящим углям, поднесла язычок пламени к трубке и затянулась. После отерла чубук и подала дымящуюся трубку мужу…
* * *
Все мысли Тонмэя вертелись вокруг нападения медведя на Апанаса. Ясно одно: это неспроста. Неужели это рок? Ведь прошла целая вечность с того случая, когда абага убил его деда. Отец его, отважный таежник Ичээни, тогда был молод. Много сил и времени потратил он в погоне за хищным зверем. Долго длился тот поединок. Оба были достойные соперники. Медведь матерый и хитрый зверь, в нем, в человеке, признал силу и отвагу, потому не решился на поединок с ним. Пока не решился.
В его больной башке затаились зловещие думы о мести. Зверь не терпит, когда двуногий бросает ему открытый вызов. Отступая от схватки насмерть, задним умом настраивается на месть. Рано или поздно придет его время для расправы.
Мир по-медвежьи устроен таким образом, чтобы в лесной глухомани был один хозяин, который будет хозяйничать беспредельно, сокрушая на таежной тропе всех соперников, включая двуногого.
Тонмэй помнит, как завершился тот поединок. Тогда победу одержал отец. Ему помогла великая тайная сила Духа Гольца Тонмэя. Медведь сам угодил в ловушку. Так было угодно Духу Гольца Тонмэя. Охотник мог добить своего врага, ибо он умертвил его отца. Но негоже добивать беззащитного. Пусть ходит. Матерый убийца покинул тогда свои владения в окрестностях Гольца Тонмэя.
В мире многое повторяется. Век жизни охотника и медведя короток. А месть медведя не растворяется в воздухе. Странным образом она передается от одного медвежьего поколения другому, чтобы однажды, улучив момент, растерзать двуногого, этого вечного врага, опасного и непримиримого.
А человек, в отличие от зверя, отходчив и миролюбив. Тонмэй не помнит отца, преследующим зверя по пятам. Отец не устраивал облавы на зверя. Хоть и чувствовал свое превосходство над ним.
Правда, после той погони ламуты долго жили, не опасаясь медведей. Звери не появлялись. Тайга обширна, может, поэтому их пути-дороги не пересекались. Хоть зверь и ходит по буреломам, по речным водоемам, по чащам тополей, где растут черная и красная смородина – лакомки и для человека и для медведя, а пути-дороги странным образом не пересекались. К счастью ламутов…
* * *
Ламуты даже к медвежьим следам относились весьма почтительно.
Случай с Апанасом напомнил о живучести медвежьей мести. Все помнили, насколько коварна эта месть. Напал он не на кого-нибудь другого из ламутов, а на Апанаса, внука старца Ичээни.
Тонмэй понял, по-прежнему абага имеет зуб на его народ. Перед ним встала дилемма: как быть? Или довериться судьбе, или принять вызов. Какой путь верен из этих двух? Какое решение принять?
Всю ночь Тонмэй ворочался в постели. Сна не было. Преодолели нелегкий долгий путь. Без больших приключений добрались до стойбища. Оставалось только хорошо отдохнуть, предавшись крепкому сну. Но какой сон после того, как едва не погиб сын Апанас.
Тонмэй, кроме всего прочего, был еще в силе, как мужчина.
Он во время долгого кочевья ночами, бывало, тосковал по жене Эку. А вот вернувшись, лежа в одной теплой мягкой постели с Эку, даже пальцем не коснулся жаркого тела жены.
Он думал о жизни сородичей. Как же быть с этим хищным зверем? Он же бродит где-то рядом, живой и невредимый, прислушиваясь к людскому говору. Или где-то затаился в тени густых стлаников.
Отец его, уже постаревший, говаривал ему, чтобы он с медведем мирно жил в тайге. Он, бывало, в мыслях оставался при своем мнении, но никогда не оспаривал отцовские слова. Так жили в согласии до самой кончины отца.
Теперь-то кто подскажет ему верную мысль? Может быть, Дэгэлэн Дэги? В последнее время старик сильно сдал. Или Митэкэ? Они же свояки, в конце концов.
А что думают сыновья? Они выросли в самостоятельных мужей, способных принимать решения.
Надо держать совет с ними. Выслушает каждого, потом придет и сам к какому-то решению.
Таков итог его ночных раздумий. Тонмэй всем телом потянулся до хруста костей, успокоился и мгновенно уснул.
* * *
Наутро сородичи не заставили себя долго ждать. Каждый пришел с кожаной сумкой. Знали, что сегодня их день. Щедрый Тонмэй распределит между ними то, что выторговал у якутов.
Сами по своей воле не подошли бы, такая бесцеремонность у них не принята. К их радости, Тонмэй вчера вечером сам велел им прийти с утра пораньше.
День солнечный, потому не стали заглядывать в чора-дю.
Тонмэй с сыновьями вышел к ним. Как всегда, началась непринужденная беседа. Каждый рассказывал о своем.
В самый разгар обмена новостями всех поверг в изумление неожиданный писк щенка. Ламуты вначале растерянно переглянулись, потом стали озираться вокруг. Между тем писк перешел в щенячий плач. Илкэни выхватил кожаный мешок, развязал его края и, приговаривая «унюн-унюн!», вынул черного щенка, прижал к груди и проговорил:
– Эне, качиканду окэн бисни-гу?[95]
Мать покопалась в углу, вытащила небольшой сэлэмкэн[96] с оленьим молоком, у нее в руках оказалась старая деревянная тарелка. Налила туда молока, приговаривая: «Булбадин-ка этэн»[97],
