Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани
Джаба положил на доску увеличителя лист белой бумаги и сфокусировал четырехугольное изображение негатива. Потом зажег красный фонарь и вскрыл черный пакет с фотобумагой.
«Как много лишнего сказали мы друг другу позавчера!.. Все излишнее, чрезмерное уродует жизнь — лишние слова, даже лишние деньги! А чрезмерная любовь? Излишняя скромность вовсе не достоинство — так говорил Георгий… А излишнее молчание? Молчание есть молчание — ничего не слышно. Возможно ли, чтобы неслышное было не слышно еще больше?.. Это уже не молчание. Это умалчивание».
Листы фотобумаги постепенно темнели в проявителе — так сгущается темнота в зале театра: оставалась освещенной лишь сцена — общий вид одной из городских новостроек, огромный подъемный кран и солнце, как бы подвешенное к его стреле, а на первом плане, перед только что законченным жилым корпусом, — заведующий жилищным отделом райисполкома Бенедикт Зибзибадзе.
Джаба представил себе, как он входит с Дуданой в новую квартиру. «У меня просто сердце оборвалось, Джаба, когда я первый раз пришла туда, на твой чердак. Помнишь этот день? Мне стало так неприятно…» — «Что за глупости, — говорит ей Джаба, — разве я мог обречь тебя на жизнь в этой трущобе? Мы сами, может, и выдержали бы, но ребенок… Одного жаркого лета, одного лета на нашем душном чердаке было бы достаточно, чтобы ребенок расхворался», «Довольно вам разговаривать, — сказала мама. — Помогите мне внести вещи».
«Я сам ужаснулся тогда, Дудана, и очень рассердился на Гурама — зачем он тебя привел?.. Если б не это, если б ты не побывала у меня, я еще долго мог бы скрывать от тебя свою бедность».
«Да, Джаба, мы с тобой не могли бы пожениться… Не потому, что я разлюбила бы тебя, а просто мы бы измучились… Вместо счастья получилось бы у нас одно страдание».
«Вот почему я опубликовал это фото. Ты понимаешь — у меня не было другого выхода. Я боялся потерять тебя! Ведь ты могла за это время встретить кого-нибудь еще… У тебя такое доверчивое сердце, такой кроткий характер!»
«Все понимаю — иначе, конечно, ты ни за что бы этого не сделал! А впрочем, почему ты так огорчаешься? Погляди вокруг, чего только не творят, на что только не идут иные!»
«Но я только ради тебя решился на такой шаг — в первый и последний раз…»
«А если снова появится необходимость? Ради меня, только ради меня?..»
«Нет уж, больше никогда… Хватит одного раза».
Джаба бросил мокрые отпечатки в раковину и открыл кран. Внушительная фигура Бенедикта прогнулась под струей воды. Бенедикт скользнул в сторону. Теперь струя била ему в лицо.
«Куда отдать снимки? Георгию не посмею показать — ему, наверно, известно, что это за птица. Придется отнести в какую-нибудь газету. А может, и в газете все знают о Бенедикте? Вздор!.. Если бы все всё о нем знали, как он мог бы сохранить свою должность? Наверно, пока о нем никому ничего не известно… Ну и… я тоже ничего не знаю».
«Дядя хочет прибрать к рукам эту квартиру, потому и меня поселил здесь!» — всплыли в памяти слова Дуданы.
Вспомнил Джаба и того полуживого старика, похожего на привидение, вылезшее из-под одеяла. Казалось, он возник под одеялом, вырос там, высунул голову, а теперь умирает, сморщивается, усыхает и не сегодня-завтра снова скроется под одеялом, исчезнет в складках постели.
«Я ничего не знаю. Я совсем ничего не знаю. Я сделал фотоочерк о работе райисполкома, о жилищном строительстве в нашем городе Ведь радость моей матери чего-нибудь да стоит!»
— Никуда я эти снимки не отнесу! — сказал он вслух, словно споря с кем-то.
«Никуда! Сам-то я ведь знаю, что я все знаю. Вот сейчас разорву их».
В дверь постучали.
— Это я, Лиана. Тебя к телефону, Джаба.
— Скажи, чтобы позвонили через десять минут, сейчас я не могу подойти, — сказал ей Джаба через дверь.
Он закрыл воду, разостлал на столе газету и разложил на ней отпечатки для сушки. Потом включил электрокамин, чтобы воздух в комнате нагрелся, и, выходя, погасил свет.
В коридоре он увидел Печнева. Виталий шел ему навстречу, читая на ходу какой-то листок, который держал перед собой обеими руками. Он двигался так медленно, словно нес стакан, полный воды до краев. Джаба нарочно остановился на пути у него посередине коридора. Виталий подходил все ближе и наконец остановился перед самым носом у Джабы, но и тогда не поднял головы. Лишь на мгновение вскинул он взгляд, переворачивая листок, но тут же снова уткнулся в него. Наконец он очнулся, испустил радостное восклицание, обнял Джабу и стал его трясти.
— Джаба, дорогой! Где ты? Я сегодня улетаю, пришел, чтобы проститься. Приходил третьего дня — мне сказали, что ты болен. Я уже собирался домой к тебе заглянуть…
— А сам ты где пропадал?
— Я чуть не всю Грузию объездил — был в Кутаиси, в Местии, в Боржомском ущелье. Вот, перед самым отъездом получил письмо от жены.
— Зайдем ко мне, — Джаба направился вместе с гостем к своему отделу.
— В Москве, оказывается, уже снег! — сказал Виталий, глянув на письмо.
— Жена пишет?
— Нет… Смотри!
Виталий развернул письмо и поднес его к глазам Джабы. Это был двойной лист из школьной тетради; на последней странице был нарисован кривой, кособокий многоэтажный дом с высоким
