Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани
Джаба весь зарделся; взгляд его наткнулся на вопрошающие глаза Дуданы.
— Сними! — воскликнула Дудана. — Это такая славная сказка!
— А будешь в ней играть? — тотчас же отозвался Гурам и уперся в нее настойчивым взглядом, точно прицелился из пистолета.
— Откуда вы узнали, что я заболел? — подчеркнуто громко спросил Джаба.
— Гурам позвонил тебе в редакцию, — сказала Дудана.
Джабе вдруг почудилось, что участие Дуданы в фильме вовсе не так уж необходимо Гураму, что все эти переговоры — просто повод для продолжения знакомства.
«А они уже на короткой ноге, — мелькнуло у него в голове. — «Воспламеняется желанием разделить с нею ложе». Как он мог выговорить эти слова при Дудане?»
Дудана смотрела на дверь чердака. Наверно, думала, что за этой дверью — вторая комната, а за нею, возможно, и третья. Гурам проследил за ее взглядом.
— Пойдем, покажу. Ты и не представляешь себе, где сейчас находишься! — Гурам поднялся и поддел Дудану под локоть, чтобы и она встала.
— Где же мы находимся?
— Пойдем, пойдем, ты и не воображаешь.
У Джабы выступил на лбу холодный пот; перед глазами у него встала проржавленная железная крыша, разбросанные по чердаку, набитые пыльными книгами ящики, керосинки, перекрещенные чердачные балки, земляной пол — словом, все, что через минуту должна была увидеть Дудана.
— Нашел, что показывать, — буркнул про себя Но-Дар.
Дудана быстро и легко встала, подошла к застекленной двери, посмотрела через нее, откинув занавеску, и тотчас же вернулась назад.
— Джаба! — Она стояла у изголовья его постели, не собираясь садиться. — Джаба, ты что-то, оказывается, обещал моему дяде…
— Что я обещал? — удивился было сначала Джаба.
— Не знаю, он не сказал, что именно.
…Тут Джаба все вспомнил — и у него сразу испортилось настроение. Он понял: Дудана, конечно, знает, что он обещал Бенедикту…
— Ах, да! Твоему дяде… Бенедикту… Но видишь ли, я заболел и… — Джаба стал вдруг ненавистен сам себе.
Лишь теперь ощутил он со всей ясностью, что Дудана находится здесь, у него на чердаке; и звук падающих капель воды только сейчас дошел до его слуха. В коридоре из стенного умывальника с убийственной регулярностью капала в эмалированный таз вода. В глаза ему бросились лопнувшая клеенчатая обивка на тахте и желтые стружки под этой черной клеенкой.
Вдруг ему пришло в голову, что Гурам, пожалуй, нарочно привел Дудану.
«Пойдем, посмотри, где мы находимся… Ты и не воображаешь!»
«…Разделить с нею ложе».
Через сколько лет близкого знакомства Джаба мог бы осмелиться произнести при Дудане подобные слова?
— Куда ты дел жакет, уважаемый товарищ? — вопрос был неожиданный; встретив оторопелый взгляд Джабы, Гурам прибавил ядовито — Что это ты завел манеру разгуливать по улицам в женском жакете?
«Рассказала ему! Зачем?»
Нодар смотрел на Гурама так, словно видел его впервые. Взгляд его светло-карих глаз стал неподвижным от какой-то новой и неожиданной мысли.
— Я пойду, — сказала вдруг Дудана, подошла к туалетному столику и, нагнувшись, посмотрела в зеркало.
— Что так спешишь, Дудана?
— Мне пора. У меня собрание в институте. Джаба, извини, что я пришла к тебе без гостинца.
Дудана подняла руки, чтобы поправить волосы, и все тело ее словно устремилось вверх вслед за руками, ноги напряглись, как натянутые струны.
— Никуда ты не уйдешь, прежде чем не дашь мне ответа! — заявил Гурам.
— Я пока что хожу туда, куда хочу, и тогда, когда мне заблагорассудится, — улыбнулась Дудана.
Гурам раскинул руки театральным жестом:
— Вот, вот… Это самое! Именно такой характер я хочу создать в моем фильме. А она…
— Но это вовсе не были слова наивной девочки, — заметила Дудана. — Мне даже стало стыдно своей грубости.
— И это тоже я? — Гурам выбросил вперед руку, указывая на Дудану, застыл в напряженно-одеревенелой позе; потом, словно расколдованный по истечении назначенного времени, вдруг обмяк и как будто даже стал ниже ростом. — Ну что, небось, самой стало стыдно?
— Не понимаю, Гурам, что ты, собственно, хочешь доказать? — Это у Джабы получилось, пожалуй, немного запальчиво.
— Прежде всего, что ты совершенно лишний в этом разговоре! — бросил Гурам.
— Кто же с тобой спорит? — Джаба попытался вернуться к спокойному тону.
— Боюсь, что ты сам здесь лишний, Гурам! — вырвалось у Нодара; он не смог удержаться и бросил при этих словах быстрый взгляд на Дудану.
Мысли молодых людей сразу направились по новому руслу.
— Возможно. Но я сделаю все возможное, чтобы сказаться необходимым, — Гурам зажег потухшую сигарету.
— А может быть, все уже решено и небесах, только мы ничего не знаем?
Один лишь Джаба не смотрел на Дудану.
— Придет время, и я спрошу небеса, — сказал Гурам.
— А ты, Джаба, ты уже спрашивал небо? — улыбнулся Нодар.
— Хотел спросить, — Джаба подтянулся к изголовью постели, — но оно закрылось тучами, полил дождь…
Дудана насторожилась.
— Это из жалости к тебе, Джаба, поверь мне, потому что ответ разбил бы твое сердце, — сказал Гурам.
— Ты в этом уверен?
— Мы, кинорежиссеры, хорошо знаем небо и его повадки. Такова ведь судьба кинорежиссера: вечно сидеть и смотреть на небо в ожидании солнца.
— Ну и как — есть надежда?
Дудана прошла быстрым шагом через всю комнату и остановилась перед дверью.
Молодые люди спохватились. Лишь теперь сообразили они, что намеки, которыми они обменивались, были совершенно прозрачными для Дуданы. И Гурам, чтобы сразу проверить, так ли это, спросил ее невинным тоном, как бы продолжая обычный, ничего не значащий разговор:
— А ты что скажешь, Дудана?
— О чем?
— О солнце, — Гурам посмотрел на товарищей, — о небе…
— Я скажу, что солнце восходит не для кинорежиссеров, а прежде всего для тех, кому холодно… кому холоднее всех.
— А если солнце не знает, кому холодней?
— Солнце знает все, — большие глаза девушки остановились поочередно на каждом. — Обо всем догадывается! До свидания! — Она вдруг вернулась, наклонилась к Джабе и шепнула ему на ухо: — Поправляйся скорей.
Дудана ушла.
— А теперь говорите, кто из вас влюблен в эту девушку? — Нодар прошелся по комнате, сел за пианино…
Все молчали. Нодар поднял крышку инструмента и стал наигрывать одной рукой.
— Ни один? — Нодар посмотрел на приятелей. — Или оба? — Не дождавшись ответа, он вернулся к клавиатуре; играл он тихо, неуверенно, как бы нащупывая забытую мелодию.
Гурам
