На санях - Борис Акунин
Тут, конечно, кольнуло, и сильно, но Марк подумал: лучше никакого сына, чем тот, который поехал бы в Париж.
Вышел хмурый Рогачов, попробовал прицепиться — мол, что за манера сидеть как фон-барон, почему мать должна тебя обслуживать, подними задницу, налей себе чаю сам. Но Марк не клюнул. Наверно, у горе-писателя с утра не задалась его писанина. Или же ему нужна для вдохновения взвинченно-скандальная атмосфера.
Встал, налил чаю и себе, и отчиму. Тот посмотрел недоуменно, вопросительно. Марк испытывал к нему презрительную жалость.
Итак. День первый. 25 марта, четверг. Прощание с природой. Про Нескучный сад в рукописи идея правильная.
Взял с собой бутерброды, второй свитер на случай, если будет холодно.
Но погода была зашибись: солнышко, синее небо, яркие искры на тающих сугробах. Жизнь ластилась, будто трущаяся о ногу кошка. Но, как известно, кошки трутся не из симпатии к человеку, а потому что им надо почесаться. Поэтому жизни Марк сказал: кыш!
В пустом черно-бело-сером парке он сел на скамейку, смотрел с высокого берега на реку, на город взглядом пришельца из других миров. Ну что сказать? Поглядеть издали — очень даже ничего.
Славно так посидел, жмурясь от солнечных лучей.
Рогачовскую идею с зоопарком похерил, она для прощания не годилась. Вместо этого во второй половине дня, слопав бутеры, отправился в Пушкинский музей вдохновиться искусством. Потому что все художники умерли, а красота осталась — как «Посмертный этюд» Шопена (надо бы кстати послушать).
Медленно ходил из зала в зал, у одних картин надолго застывая, другие обходя стороной. Например, прилип к полотну Шаванна (раньше про такого и не слышал). Излучина реки, лодка, в ней стоит, опустив голову, чувак в белой рубашке, смотрит на воду — будто собирается в нее броситься. А за спиной у него, на берегу, жена мирно возится с младенцем. Хрен знает, что имел в виду художник, но Марк считал смысл по-своему: человек отвернулся от жизни, и ну ее на фиг со всеми обманками-приманками.
А вот от маминой любимой «Жанны Самари» отвернулся, эта картина была про любовь, про joie de vivre41 — про то, чего не будет. Ну не будет и не будет.
Из галереи Марк ушел, когда публику уже выгоняли.
Был в задумчивости. План нуждался в корректировке. Смотришь на природу — думаешь, что без людского сволочизма на Земле было бы очень даже нехреново. Пошлялся по музею — ощущение, что и люди не такие уж скоты, если способны оставлять после себя красоту.
Всё это неправильно. Надо смотреть на такое, чтобы не было жалко отсюда свалить.
Поэтому в пятницу весь день прошлялся по Историческому музею. Когда-то, в детстве, таскался сюда постоянно, увлекался стариной. А сейчас смотрел на прошлое славного отечества, да и всего человечества совсем другим взглядом.
Жуть ведь. Сплошное зверство. Только и делали, что мучили, порабощали, грабили, убивали. И ничему не научились. Только еще страшнее убивать и хитрее грабить. Ну вас всех с вашими войнами, революциями, царями и вождями. Занимайтесь херней и дальше, но уже без меня.
Субботу провел еще удачней. Съездил на общемосковскую свалку в Саларьево, за МКАДом. Полюбовался горами отбросов, понюхал гнилой воздух, устроил себе привал в живописном ущелье между грудами костей (наверно с мясокомбината) и завалами поломанной мебели. Расположился нога на ногу в драном кресле, есть бутерброды не стал — хавка не лезла в горло.
Заодно вспомнил, как Рогачов рассказывал, что совсем близко отсюда, в Коммунарке, во времена культа личности находился расстрельный полигон. Бог знает сколько тысяч человек прикончили. Выбора — жить подлецом или не жить — не давали. Еще и мордовали перед смертью. По сравнению с ними Марк был просто в шикарном положении. Рассмеялся от этой мысли, но идея с экскурсией на помойку была правильная.
В воскресенье двинул на Ново-Архангельское кладбище. Оно и было новое, крематорий открылся несколько лет назад. Старые кладбища совсем не то. На них тянет философствовать и светло грустить. А тут самое оно. Скучные бетонные могилы в ряд, пластмассовые цветы, грязный снег, мусор. К Пасхе приберут, потому что сюда начнут приезжать родственники. А сейчас только очередь траурных автобусов к серому уродливому зданию, из трубы которого вьется дым, кучки скорбящих, ветер доносит нудное завывание оркестра. И хочется только одного: улететь отсюда на хрен с черным дымом, не оглянуться.
На понедельник поставил себе задачу попрощаться с ровесниками. Не в смысле: счастливо, ребята, я тут собрался руки на себя наложить, а посмотреть напоследок на тех, кто останется строить коммунизм.
Специально приехал к третьей паре, на самую тупую лекцию, как раз по научному коммунизму. Пока препод учил молодежь плавать в серной кислоте, Марк смотрел на лица, и всех было очень жалко. Ëлки, тужатся, пыжатся, на что-то надеются, а впереди только унижения, натужное пыхтение, грошовые достижения и постыдные поражения, потом наплодят себе подобных, состарятся и отправятся в ту же крематорскую трубу, только высохшие и истрепавшиеся.
Ребят и девчонок жалел, особенно девчонок, а жизнь — нет, ее жалко не было.
Пара человек потом спросили: ты где пропадал. Сказал: приболел малость.
Представил, как в вестибюле будет висеть фотография в черной рамке, как все будут ахать, выдумывать всякую чушь — ведь правды им никто не скажет. Плевать. Какая разница.
Шел через двор мимо Ломоносова к воротам — даже не оглянулся.
Это, значит, было 29-го, в понедельник.
Последний день, тридцатое марта, посвящался гипотезе, которая, конечно, маловероятна, но вдруг? Что есть Бог, загробная жизнь, рай-ад и всё такое.
С утра отправился в поход по церквям. Действующих в городе было немного, но одна находилась в десяти минутах от дома, на Комсомольском проспекте. В другую, Елоховский собор, главный московский храм, съездил во второй половине дня на метро.
Действовал методично. Сначала в тамбуре, предбаннике, прихожей или как оно у них называется, изучал все объявления, потом заходил внутрь, пристраивался в углу, долго стоял, вертел головой, прислушивался, не шевельнется ли что-нибудь внутри. Вера же должна снисходить не через ум, а через сердце, то есть не рациональным, а инспирационным образом?
Предварительная информация, почерпнутая из объявлений в церкви Николая Чудотворца была такая. Идет шестая седмица Великого Поста. Сегодня предвосхищение Воскрешения Лазаря и Входа в Иерусалим.
Служба в обеих церквях состояла из стихир Иосифа Песнопевца «Господи, воззвах» и седален по 3-ей кафисме whatever it means42.
У Николая Чудотворца на
