Великое чудо любви - Виола Ардоне
Он громко сморкается. Котя, гордо поглядывая на меня, трется о мои ноги. Похоже, сегодня ему перепадет двойная порция крокетов.
– Обнаружил, что ставни закрыты, и, должно быть, почуял нечто неладное: у животных, знаешь ли, шестое чувство! Я тоже призадумался. Позвонил тебе на мобильный, потом на домашний – никто не взял трубку, поднялся постучать в дверь – ты не открыл. Тут я совсем пал духом. Пробовал набрать Дуранте – телефон не в сети: ну, думаю, заутреню служит. Отправил сообщение Вере – она прочитала, но не ответила. Собрался уже звонить в полицию – и вдруг вспомнил, что видел однажды, как ты прикапываешь во дворе кустик базилика, спустился, выдернул его и нашел ключи.
– Ты что же это, шпионишь за мной с балкона, Альфре?
– Да ну, что ты такое говоришь! Простое совпадение. Дождешься от тебя благодарности, как же. Одно слово: «Великое Чудо»!
– Слушай, Альфре, давай уже, успокойся! Принести тебе воды, сахара? Ничего особенного не случилось, ну и плевать!
– Ага, ничего особенного! Это тебе «плевать», а я, может, так перепугался, что сам едва Мадонне душу не отдал. Открываю дверь, смотрю, ты в кресле застыл и не дышишь. Слово даю, Фаусто, я, грешным делом, решил, что ты помер! – голос Альфредо срывается, глаза снова на мокром месте. Я крепче упираюсь ногами в пол и пробую встать. Балконная дверь распахнута навстречу первым лучам солнца и колючей свежести, хотя в комнате еще воняет газом.
– Говоришь, мне стоит тебя поблагодарить? Что ж, благодарю тебя, мой дорогой друг. Благодарю за то, что я по-прежнему топчу эту землю. За то, что мне придется теперь заботиться об этом дряхлом остове, который зовут телом. Благодарю за то, что впереди у меня еще много времени: успею и поворчать, и растерять последние крохи памяти. Благодарю за то, что ты обрек меня на жизнь именно в тот момент, когда я уходил, легко и невинно, следом за Эльбой! Потому что по нынешним меркам смерть – это преступление, болезнь – это поражение, и роскоши нарушить сей высоконравственный протокол здоровья не может себе позволить никто. А если ты все-таки заболел, значит, сделал что-то не так: не бросил курить, не взял под контроль уровень холестерина, не сходил на профилактический осмотр, не взглянул сперва налево, потом направо, прежде чем перейти улицу, не лег спать пораньше, не приобрел нескользящий коврик в душ, не принял утреннюю или вечернюю таблетку, не привязал себя, подобно Улиссу, к мачте корабля, дабы не разбиться об острые скалы жизни. Кстати, это первый достоверно описанный в западной литературе случай фиксации психиатрического пациента!
Кот между тем пристраивается на краю дивана. На меня он глядит хмуро. Я сажусь рядом, запускаю пальцы в шерсть, и он едва слышно мурчит.
– По правде говоря, – бормочу я, – я и сам не понимаю, как так вышло, нарочно я оставил газ или по недосмотру. Знаю только, что в последнее время все чаще живу будто в тумане, путая мечты и реальность, желания и воспоминания. Просыпаюсь, бывало, и не могу сказать, взаправду был тот поцелуй или он мне приснился, говорил я с кем-то наяву или только во сне…
Альфредо шмыгает носом, откашливается и направляется к двери. Я, пошатываясь, цепляясь за мебель, ковыляю за ним. На лестничной площадке он оборачивается и, смерив меня взглядом, ворчит:
– Таким ты был блестящим юношей, а превратился в старый башмак… Может, тебе и вправду посчастливилось бы, не явись я тебя спасать. И все-таки кое в чем я смыслю побольше тебя. Жизнь – не только то, что впереди, но и то, что уже прошло. Все, что мы наворотили, наши женщины, любови, страсти, те, кого мы знали, и те, кто, благодаря кому изменились. Боль, которую нам суждено было перенести, приобретения и потери, особенно потери… А еще друзья, – Альфредо, словно кающийся грешник, колотит себя кулаком в грудь. – Старость, Фаусто, это не то, что мы потеряли, а то, что у нас осталось. Так что, как ты сам сказал, давай, стисни зубы!
Шаркая тапками, в перепачканной пижаме, он тащится вниз по лестнице и вдруг замирает на полпути:
– Пока помню… Я тут нашел конверт возле почтового ящика, там твое имя, но потом вся эта кутерьма, и я совсем про него забыл. На полочку положил, там, в коридоре.
– Предвыборные листовки и реклама, – ворчу я себе под нос, чтобы он не услышал. – Нет чтобы оставить, где лежали…
– Пойду кофе варить, – кричит он мне снизу. – Если возжелаешь присоединиться, ты знаешь, где меня найти.
57
Кот спрыгивает с дивана.
Ну чего тебе еще, медаль? Ясное дело, спас и меня, и весь дом, но теперь-то, оставшись наедине, так сказать, ус на ус, можно уже признать: ты просто боялся пропустить утреннюю кормежку. Каждый действует в собственных интересах, а если ему однажды совершенно случайно удастся еще и полезное что сделать, тем лучше: сразу в герои произведут.
Кот, повернувшись ко мне хвостом, удаляется по коридору.
Эй, куда? Ты что, обиделся? Ну, иди мириться, завтрак готов.
Котя-котя-котя, вернись, я пошутил, бормочу я, протягивая ему вслед банку вонючего паштета.
В итоге приходится оставить ее на полу, там же, где и каждое утро. Он не из тех, кто изменяет привычкам.
Ишь, обидчивый какой!
Кот, размахивая хвостом, словно флагом, пятится к двери, а оттуда на лестницу.
Уважаю! Вот она, истинная свобода: отказаться от полной миски. Презреть руку, тебя кормящую, и пойти другим путем. Чудесный урок ты мне сейчас преподал.
Упершись локтями, я слежу сквозь перила за кошачьей тенью и в какой-то момент в голове вдруг возникает образ Эльбы, какой она явилась мне во сне. Тоже ведь, надо сказать, от меня отвернулась, бросила дом, предложенную мной работу, сытный обед, ужин, лишь бы уехать. Но куда, с кем?
Чужая жизнь порой кажется нам загадочной, безрассудной. И такими, непостижимыми, нас делает именно свобода. Человек способен понять только себя, все прочее кажется ему безумием. Быть может, Эльба и в самом деле бросилась в ту великую реку, имя которой носила. Я представляю, как она задумчиво, но совершенно спокойно вглядывается в текущую воду и как потом, закутавшись в подбитую мехом джинсовую куртку, падает, словно лист, слетающий с ветки.
Или нет. Она отводит взгляд от
