Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
Всё это меня сердит, и я сижу недовольная. Значит, с Руди ничего не будет? Какой ужас! Потом сорок минут Руди отсутствует, она занимается английским языком и даже пропела мне одну строку песенки «джинг белл». Потом она опять прибегает, но только чтобы сказать, что она уезжает, что родители её так заняты, что она должна срочно уехать. Я рассержена. Ничего не будет. А ведь мы соседи, мы наконец-то встретились. Я и не знала, что у соседей есть девочка – ровесница мне. Правда, при встрече она хотела со мной подружиться, а родители упорно звали её домой. Звали, как будто не замечали меня. Как будто я не человек, а привидение, и все знают об этом, но не хотят привидение пугать. Пусть оно само уйдет. Но я же девочка, а не привидение, как я могу уйти? А Руди их не слушалась и всё звала меня на участок. И её родители с большим родительским одолжением сказали ей, что она может поиграть у калитки некоторое время. Но потом обязательно – обязательно! – пойдет домой. Завели её за калитку, а меня оставили на улице. Закрыли калитку и ушли в дом. И мы упоительно поиграли в палочку, которую передавали друг другу как письмо восторженной дружбы через дырочку в сетке.
Наверное, не все из их семьи слышали, что кто-то разрешил нам играть через сетку. Неожиданно вбегает её рассерженная мама и начинает ругать Руди за это.
– Я тебе сколько раз говорила, что играть можно только у окна! Чтобы я тебя всё время видела!
А Руди очень бурно говорит: «Да, мамочка! Да, мамочка!», открывает калитку, и мы несемся на участок, минуя дом и всякие там постройки – шашлычницу, людей, разжигающих под ней огонь, – прямо к качелям. И тут я начинаю показывать, как я могу на них кататься. Но никто не восхищается мной. Мы бросаем качели и просто дурачимся, что мне нравится. И дурачились мы часа два на их участке. Но это не нравится моему дедушке. И так как у меня был мобильник (он всегда со мной), то дедушка позвонил мне на мобильник, и я вернулась домой. А дедушка стал мне объяснять, что бывают особые дети, с которыми благонравные девочки могут общаться один раз – у нее, один раз – к себе приглашать. А если девочку не пускают к соседям, то значит, нельзя и ходить туда, оказываться в роли приживалки или собачки для особого ребенка. Это нехорошо.
– Ну всё? – спросила я дедушку. – Теперь я могу идти? – и я побежала опять на участок к Руди. Но дедушка меня догнал у калитки и сказал, что не такие у нас отношения с соседями, чтоб ходить запросто, кто куда хочет. И вернул меня домой.
На следующий день Руди кричала через загородку: «Подружка! Иди ко мне!», не помня моего имени. Но дедушка уже был подготовлен. Так как он уперся в свое время и не дал сломать сарай, чтоб пропустить соседский забор, то сейчас там образовалось окно. И дедушка, как человек литературный, провел несколько счастливых минут в иллюзии, что он напишет книгу дружбы двух девочек, которым не разрешено встречаться, а они пишут друг другу письма. И эта переписка длится долго-долго, всё лето. И дружба будет большая-пребольшая. Один день – письмо Руди, которое Люся возьмет утром и будет весь день читать, а во второй день она положит ответ, и Руди будет целый день читать письмо. И так он умилился своей придумке, что сказал мне: «Зови к себе через это окошко, пока она не придет сюда. Туда идти невозможно. У нас разные финансовые состояния».
Не сразу, но всё-таки Руди подошла к окну. И даже подвела маленькую собачку Бигля, иногда приезжающую к ним в дом. Руди очень трогательно сказала мне, что она хочет, чтобы я пришла на их участок и погладила собачку. Потом родители трое суток не могли решиться – отпускать Руди к нам или нет? Решили отпустить, но каждые три минуты через забор спрашивали, не забыла ли та о своих занятиях?
А потом Руди уехала. Как жаль. Ничего не будет. А яблоня, которую мы как раз в это время подрезали, была так хороша, со ступеньками-ветвями, которые вели выше их изгороди, и я карабкалась по ним и могла видеть Руди на её участке.
Потом как всегда дедушка беседовал с бабушкой, и настаивал, что родители разрешили Руди прийти к нам только из-за яблони и больше, видимо, никогда не дадут.
– Что же с ней будет во взрослости? – со страхом спросила бабушка.
– Всё нормально будет, – сказал дедушка. – Будет блестящим переводчиком с английского, тем и прокормится после родителей. Она психической нагрузки не выдерживает, а остальное всё при ней.
И хотя лето только начиналось, больше я Руди не видела. Канула Руди. Подозреваю, навсегда.
Глава 16
Коля Аульский
Самый трудный для меня человек в деревне – Коля Аульский. Как и положено социально готовому с рождения человеку, он сразу вляпал по пять-шесть взрослых в свою ситуацию.
Конечно, и моего дедушку тоже. И дедушка целый день не мог выбраться из нее.
Дедушка набирал воду в колодце и недоумевал, как это может быть, чтобы у колодца сидел четырехлетний мальчик, а взрослых рядом нет? Мало ли, какие игры он затеет. Поэтому он решил спросить у гастарбайтера Сан Саныча, который купил вторую половину дома Ульяны, не его ли это мальчик.
Сан Саныч сказал – нет. Тогда дедушка удивился и сказал:
– А не случится ли чего с мальчиком у колодца?
Сан Саныч, пожилой таджик, хорошо говорящий по-русски, сказал:
– Не беспокойтесь, идите, ничего не случится.
Тогда дедушка решил не ввязываться и понес к себе воду. И когда пришел второй раз за водой, не спрашивал: «Мальчик, мальчик, где твои родители?» Но когда он набрал воду, мальчик, как взрослый, спросил:
– А вы что, за водой пришли? А возьмите меня с собой!
И дедушка, как ребенок, решил: если он возьмет мальчика с собой, сразу будет ясно, присматривают за мальчиком или тот на самообеспечении. Дедушка даже не догадался, что мотивировки у родителей могут быть другие. Спасибо, что тетенька Лиза была на участке. Она вывела Колю к пожилой женщине с велосипедиком. Та молча взяла Колю за руку и увела.
Но это была не бабушка Коли, а мама. В перестройку она уезжала в Португалию, Францию и из-за поездок родила его очень поздно.
