У смерти два лица - Кит Фрик
И Кейден рассказал им о пустых бутылках, о том, как решил, что это кто-то из местных ребят вломился в поместье, пока они с мамой были в отъезде, и как он выбросил эти бутылки. О том, что никогда не задумывался, что это может быть связано с Зоуи, потому что Зоуи никогда не пила.
Когда полиция опрашивала Анну, та сказала, что пила с Зоуи в Уиндермере в ту ночь. Вероятно, она упомянула о «Гленливете» Кейдена, а они вынудили ее сказать, что пиво они тоже пили. Полицейские постарались, чтобы рассказ Анны совпадал с рассказом Кейдена. И они добились своего.
— Я спрашивала, — говорит Мартина. — Насколько я могу судить, он сказал мне то же, что и полиции.
Анна вздыхает так громко, что звук отчетливо доносится из телефона.
— Я ему не верю, — говорит она. — Кейден знает, кто пил той ночью в конюшне. Не может не знать. Многие ли знали, что он прятал там виски? Меня заставили думать, что это была я… но это не я. Теперь я в этом уверена.
Мартине хотелось бы обладать такой уверенностью. Она хочет безоговорочно верить Анне. Но Тиана не убивала Зоуи. И Кейден ее не убивал. Круг подозреваемых сжимается все туже и туже, а желающих заявить об алиби Анны Чиккони все нет.
25. ТОГДА. Июль
Херрон-Миллс, Нью-Йорк
Выходные перетекают в новую неделю с проливным дождем, новым кулинарным экспериментом с Пейсли (на этот раз — мятные брауни), марафонским просмотром фильмов «Диснея» и, наконец, солнцем и возвращением на пляж во вторник. Мартина все еще не получила ответа от Тианы Перси, и теперь мы обе начинаем терять надежду. Возможно, она выяснила, кто такая Мартина. Возможно, надо было написать мне со своего адреса. Возможно, она летом не проверяет университетскую почту.
Треугольник Зоуи — Кейден — Тиана по-прежнему остается тайной, а мои обрывочные воспоминания о Херрон-Миллс и Зоуи все так же отказываются складываться в осязаемую картину недавнего прошлого, за которую можно было бы уцепиться. Между тем июль в Херрон-Миллс пролетает стремительно. В среду Эмилия дает мне разрешение свозить Пейсли в город на весь день — Пейсли просила об этом чуть ли не с самого моего приезда. Судя по всему, кроме фактора Зоуи, другим моим преимуществом стало то, что я из Нью-Йорка.
В среду вечером мы садимся в обратный поезд, усталые и до отвала наевшиеся пирогами из «Веселки» и замороженным йогуртом (с зеленым чаем и ванилью для меня и чем-то под названием «Торт! Торт! Торт!» с десятком разных добавок для Пейсли). Едва мы садимся в Бриджхемптоне в машину к Эмилии, она просит меня «уделить ей минутку» после возвращения домой, что не предвещает ничего хорошего. Десять минут поездки до дома я трясусь, перебирая в голове, где я могла напортачить с Пейсли, потом решив, что, наверное, Беллами решили наконец разузнать обо мне, и то, что они узнали, им не понравилось.
К счастью, Пейсли всю дорогу заполняет атмосферу в машине подробным пересказом событий за день: предполуденный пикник в Центральном парке с бейглами с лососем из «Забара», потом выставки «Давайте потанцуем!» и «Искусство, художники и вы» в Детском музее Манхэттена, потом экскурсия «Знакомство с жильцами» в Музее трущоб, которая, как мне казалось, будет интереснее мне самой, чем Пейсли, но в результате оказалась для нее главным событием дня, если не считать десертов.
Когда мы переступаем порог Кловелли-коттеджа, в глаза сразу бросаются цветы. Целое море цветов — четыре огромных букета на мраморном столе в холле: пурпурные ирисы, красные маки, ярко-желтые подсолнухи и куча других, названий которых я не знаю. Выглядит так, будто у кого-то была здесь свадьба и счастливая парочка оставила все цветы.
— Ого! — восклицает Пейсли.
— Как красиво, Эмилия. Вы снова устраиваете вечеринку?
— Вообще-то, Анна, — строгим голосом отвечает она, — это для вас.
Эмилия, несмотря на громкие протесты, отправляет Пейсли наверх готовиться ко сну. Я обещаю забежать пожелать спокойной ночи, когда поговорю с Эмилией. Редкая возможность, потому что уже давно прошло обычное время ужина в Кловелли-коттедже — и обычное время, когда Пейсли укладывается спать. Она скрывается наверху.
— Сегодня днем, пока вас не было, заезжал молодой человек по имени Макс Адлер, — говорит Эмилия. — Ты знаешь, что всегда можешь уходить или приглашать гостей в нерабочее время, но он заявился с двумя друзьями, которых, видимо, позвал, чтобы они помогли с цветами, прямо посреди моего разговора с заказчиком. Мне было неудобно.
— Мне очень жаль, — говорю я, чувствуя, как заливаются краской щеки. — Я понятия не имела, что он собирается приехать. Мы почти не знакомы, и я уже несколько недель ничего о нем не слышала. Не знаю даже, как он меня здесь отыскал.
Лицо Эмилии смягчается.
— Мужчины готовы на многое ради красивой женщины, — улыбается она.
— Мне очень жаль, что так вышло, — повторяю я. — Честно говоря, мы расставались не очень хорошо, няне думала, что он когда-нибудь даст о себе знать. Я сообщу ему, чтобы он больше не смел появляться здесь без предупреждения.
— Я приняла все слишком близко к сердцу, — говорит Эмилия, глядя на лестницу, по которой поднялась наверх Пейсли, и, понизив голос, добавляет: — Это я должна извиниться. Этим летом… у нас с Томом возникли… сложности. Цветы просто задели за живое.
Я вспоминаю скрытное поведение Тома в последние несколько недель. Я была так увлечена другими делами, что почти не думала о Томе, но, глядя на страдальческое лицо Эмилии, вдруг понимаю, что, возможно, между ним и Джоан Спанос что-то происходит. Эмилия вела себя немного странно всякий раз, когда заходила речь о матери Зоуи. Возможно, мне следовало рассказать ей, что видела машину Тома, когда он говорил, что задержался в офисе в первую неделю моей работы, и о человеке, который искал его на днях.
— Это как-то связано с миссис Спанос? — спрашиваю я, чувствуя, как кровь
