Что за девушка - Алисса Шайнмел

— Привет, милая.

— Привет, пап.

— Как ты?

Я сижу на кровати, скрестив ноги, и в ответ на папин вопрос мое лицо искажает гримаса. Я плачу, пока у меня не начинает болеть грудь. Я плачу, пока у меня не кончается дыхание. Я плачу, пока не приходится отложить телефон, чтобы вытереть слезы.

Если бы на том конце трубки была мама, мне бы пришлось утешать ее, пытаться унять ее тревогу бессмысленными увещеваниями и обещаниями, что все будет хорошо. Но на другом конце трубки папа, и он просто тихо ждет.

— Я должна кое-что тебе рассказать, — наконец выдавливаю я из себя. — Майк, Майк… Майк меня… — Сложно произносить его имя. — Он меня ударил.

— Ох, милая, — говорит папа.

Я жду, когда он спросит, обратилась ли я в полицию. Я жду, когда он спросит, сколько это продолжалось, а потом — почему я не рассказала раньше. Я жду, что он удивится, как же мальчик, с которым я вся светилась, так со мной поступил. Но папа просто отвечает:

— Мне так жаль.

Я моргаю и сглатываю комок в горле:

— Ты не удивлен…

— Твоя мама мне рассказала.

— Мама тебе рассказала? — Я сажусь прямо и вытираю глаза.

Мама с папой не разговаривали несколько месяцев. Они не могут разговаривать. После развода — и какое-то время до него — все разговоры перерастали в крик. Я уже планирую, как рассадить их в разные углы на выпускном. Но не уверена, что этого будет достаточно, потому что они умудрялись ссориться даже после того, как папа переселился в гостевую комнату, и даже после того, как он переехал на другой конец страны, в Нью-Йорк.

— Она позвонила мне в понедельник вечером, — говорит папа. — Я не сказал тебе, потому что… Ну, я подумал, что ты поговоришь со мной, когда будешь готова.

— Господи, мама в своем репертуаре, — вздыхаю я. — Опять она перевела стрелки на себя.

— Не в этот раз, милая. Она о тебе волновалась. Нам нужно было все обсудить.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться:

— Да брось, пап. Вы больше ничего не обсуждаете.

— Знаю, мы в этом не мастера, — признает он. — Но твоя мама правильно сделала, что позвонила мне.

Он уже несколько лет не выказывал по отношению к маме ничего, настолько похожего на одобрение.

— Дело не только в Майке. — У меня перехватывает дыхание, но я сглатываю, стараясь снова не заплакать. Раз с меня хватит секретов, я должна рассказать и об этом, пусть это так же тяжело, как говорить правду о Майке. — Я вызывала у себя рвоту. Специально. Почти постоянно с тех пор, как мы с Майком начали встречаться. Еще до того, как он меня ударил.

Папа затих. Может, он думает, что мама должна была это заметить, раз мы живем вместе. Может, он думает, что хороший родитель заметил бы, что он заметил бы. Я удивлена, что готова рьяно защищать маму.

— Я научилась отлично хранить тайны.

— Милая, — ласково начинает папа, — мне тяжело слышать, что ты так себя мучила.

Я собираюсь возразить, думаю, что это никак не сравнимо с тем, через что прошла Джуни, но осекаюсь. Может, это не то же самое, что резать себя, но папа прав. Это все равно мучение.

Папа продолжает:

— Мы с твоей мамой поговорили. Насколько я знаю, школа еще не определилась с наказанием Майка, с тем, исключат его или нет.

— Завтра вечером будет заседание попечительского совета.

— Я знаю, но что бы они ни решили, если ты не хочешь возвращаться в школу, ничего страшного.

— В каком смысле?

— В смысле, ты можешь переехать ко мне. Окончить школу в Нью-Йорке.

Я мотаю головой, хотя он меня не видит:

— Мама не хочет отпускать меня даже в университет!

В начале этого года, до того, как мы с Майком стали встречаться, наш школьный консультант дал задание составить список университетов, в которые мы думаем поступать. В моем списке были Беркли, Помона и Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе — все поблизости, на Западном побережье. Но я также указала и другие университеты: Барнард, Колумбийский, Нью-Йоркский университет, Вассар и Корнелл — на Восточном побережье.

Узнав об этом на родительском собрании, мама устроила истерику. «Как ты можешь меня бросить? — сказала она. — Почему ты предпочитаешь мне отца?»

— Вообще-то, — говорит папа, — твоя мама сама это предложила.

— Что?

— Майя, я первый готов признать, что твоя мама не идеальна, — вздыхает папа. — Может, мне стоило самому получше хранить пару секретов. Я не должен был позволить тебе увязнуть в наших с ней проблемах. Нам обоим следовало об этом подумать. Может, если бы мы лучше справились, тебе было бы легче говорить с нами о своих трудностях. Твоя мама очень тебя любит. Она позвонила мне, потому что она — мы оба, — потому что мы не знаем, как тебе с этим помочь. Она хочет, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. И я… Она… Мы хотим, чтобы ты была здорова.

Не помню, когда в последний раз кто-то из родителей употреблял слово «мы».

— И если в Нью-Йорке тебе станет легче, то она хочет, чтобы ты жила в Нью-Йорке.

Я оглядываю свою комнату, представляя, как вся одежда из шкафа переместится в коробки, как мои аккуратно расставленные книги поедут на другой конец страны. У меня есть своя комната в папиной квартире, но она почти пустая: я никогда не жила там дольше нескольких недель подряд, во время каникул. Я представляю, как иду по папиной улице до школы за углом, как начинаю выпускной год в новом классе, но картинка размыта, потому что я слишком многого не знаю. Я буду там популярна? Я буду с кем-нибудь встречаться? Я перестану блевать? А может, я окажусь в неудачниках, выгорев, прогуливая уроки в чьей-то машине?

Но вряд ли на Манхэттене ребята ездят в школу на машинах. Интересно, где там собираются неудачники?

И тут я вспоминаю об очередном секрете.

— Мне надо еще кое-что тебе рассказать.

— Конечно.

— Я… — Я осекаюсь, не знаю, как лучше выразиться. Не то чтобы мой немногочисленный опыт можно было назвать развлечением. В основном это было для того, чтобы ненадолго расслабиться. — Я пробовала травку. Несколько раз. С другом.

Я точно знаю, что папа курил травку, когда учился в университете, — видела несколько его фотографий с косяком в руке. Кстати, те снимки привели к одной из самых крупных родительских ссор. Мама переживала, что из-за него я решу, что наркотики — это