Дураки все - Ричард Руссо
Куда противнее множественных унижений в суде было то, что этот хрыч клеился к Бекке. Вскоре после того, как они с Реймером поженились, ее усадили возле судьи на торжественном ужине в честь его отставки. Судья всегда любил поглазеть на симпатичных молоденьких женщин и после смерти своей жены не видел причин, которые мешали бы ему, старому козлу, иногда флиртовать с чужой. Бекка в тот вечер нарядилась вызывающе (во всяком случае, по меркам Норт-Бата) – в черное платье с декольте. Они с судьей сидели в дальнем конце банкетного стола и весь ужин шушукались, как два старых приятеля, у которых масса общих воспоминаний. Один раз их головы соприкоснулись, Бекка поймала взгляд Реймера и расхохоталась. Он, естественно, заключил, что его честь позабавил ее рассказом о том дне, когда этот чертов дурак, ее муженек, чуть не застрелил пожилую леди на ее собственном унитазе.
– Такой душка, – восхищалась Бекка, пристегиваясь в машине, ремень безопасности оттянул ее декольте, целиком обнажив прелестную грудку. Интересно, удостоился ли судья Флэтт за морковно-имбирным супом этого, бесспорно, согревающего душу зрелища, подумал Реймер. – Он был сама любезность. И почему ты меня им пугал?
– Потому что он обозвал меня мудаком, – напомнил ей Реймер. Когда у них с Беккой завязались отношения, он сразу же рассказал ей о том выстреле, рассудив, что лучше пусть она услышит об этом от него, чем от городских сплетников, у них эта история до сих пор была в ходу, как и многие другие, в которых Реймер служил объектом насмешек. – При моем боссе. И при человеке, которого я арестовал.
– Ну… – начала его жена и замолчала, да так надолго, что Реймер задался вопросом, к чему она клонит. (“Это было сто лет назад?.. Наверняка он не имел в виду ничего плохого?.. Да и можно ль его за это винить?”) Он надеялся, что Бекка скажет: “Вообще-то он тебя очень хвалил”, но, разумеется, такого она не сказала. Вместо этого Бекка заключила: – Я знаю, как ты боялся этого вечера, но я отлично провела время.
По ее твердому убеждению, Реймер был слишком мнителен.
– Не всё в этой жизни имеет отношение к тебе, – любила она повторять, выставляя его нарциссом.
Впрочем, она права. У него действительно была дурная привычка всё принимать на свой счет. Взять, к примеру, две драматические отставки судьи. Первое заявление об увольнении он написал в тот день, когда Реймера назначили начальником полиции. Неужели совпадение? А то, что второе заявление судья подал ровно четыре года спустя, когда Реймера переизбрали? Да, разумеется, совпадение, заверяла его Бекка, что же еще. В последние двадцать лет бедняга перенес три вида рака, сперва у него обнаружили опухоль в легком, потом метастазы в простате и, наконец, крошечное, однако злокачественное новообразование в стволе головного мозга, которое поначалу, казалось, лишь обострило грозный интеллект судьи, изощрило ум и язык, хотя ни то, ни другое, ни третье, по мнению Реймера, в совершенствовании не нуждалось. Он даже решил, что, видать, рак не такой уж смертельный недуг, каким его выставляют, когда вдруг прошел слух, что старик впал в кому; через несколько дней судьи наконец не стало.
В связи с этим Реймер с удивлением обнаружил, что его обуревают противоречивые чувства. С одной стороны, судья никогда более не уставится на него этим своим осуждающим взглядом, от которого сжимаются яйца. И еще этот человек, мнение которого считалось непререкаемым, никогда уже не обругает Реймера, разве что в воспоминаниях. Но если душа бессмертна, как уверены многие, не значит ли это, что судья Флэтт будет вечно считать Реймера идиотом? Разве это справедливо? Неужели он и правда такая бездарность? Да, в школе он не хватал звезд с неба. Он вел себя прилично, никогда не доставлял неприятностей учителям, и все же в конце школьного года они явно вздыхали с облегчением, когда Реймер вместе со сверстниками переходил в следующий класс и возиться с ним предстояло кому-то другому. И только мисс Берил, которая по-прежнему рисовала треугольники и спрашивала Реймера на полях сочинений, кто он, казалось, питала к нему нечто вроде симпатии, хотя и в этом Реймер не был уверен. Старушка вечно подсовывала ему книги, и другой мальчишка счел бы эти дары поощрением, Реймер же гадал, уж не хочет ли мисс Берил его наказать за какой-то проступок, который он сам не заметил.
На обложке одной из книг, вспомнил Реймер, были нарисованы люди, летящие на воздушном шаре. Иллюстрация эта резала Реймеру глаз. Цвета воздушного шара чересчур яркие, люди, судя по лицам, счастливы очутиться в крошечной этой корзине, хотя здравый смысл подсказывает, что в жизни они обосрались бы от страха. Еще одна книга была об исследователях, которые через вулкан проникли в недра Земли. Что, черт побери, мисс Берил пыталась ему сказать? Что ему следует подумать о том, чтобы убраться подальше? А вверх или вниз, не имеет значения, только бы с глаз долой?
Разумеется, он благодарил ее каждый раз, но дома запрятывал книги на верхнюю полку шкафа, где его низенькая матушка не заметит их (разве что встанет на стул) и не задастся вопросом, откуда они взялись. Все его детство она таила глубоко укоренившийся страх, что он станет вором, как ее отец, и всякий раз, как у Реймера появлялось что-то, чего она ему не покупала, мать немедля допытывалась, откуда это взялось. И если его объяснение казалось ей подозрительным или неубедительным, жди беды: мать принималась орать, рыдать и рвать на себе волосы как сумасшедшая – собственно, из-за этого отец Реймера в конце концов и ушел из семьи. Особенно Реймер пугался, когда она рвала на себе волосы, они у нее и без того были настолько жидкие, что просвечивала бледная кожа, а ему вовсе не улыбалось стать единственным ребенком в городе, у кого лысая мать.
– Вот придут и арестуют тебя, – снова и снова грозила мать, глаза опухшие, покрасневшие, бешеные. – Именно так с ворами и поступают.
Мать сверлила его глазами, дожидаясь, пока он проникнется этим откровением, после чего с тяжким вздохом устремляла взгляд в пустоту, в глубины своей памяти, на главное событие своего детства.
– Моего отца арестовали. Поднялись к нам на крыльцо, постучались в дверь. Я умоляла маму не открывать, но
