Восьмая шкура Эстер Уайлдинг - Холли Ринглэнд
За двадцать минут Эстер, все еще в черном, успела перенести сеанс завивки и начеса, от которого драло кожу на голове, а сама она морщилась, зато волосы превратились в шапку взбитых кудрей. Потом Нин натянула Эстер на голову привезенный с собой козырек на резинке, вылила на копну кудрей чуть не весь баллончик лака и прихватила прическу бесчисленным множеством невидимок. Взглянув мельком на свое отражение в зеркале, Эстер застонала. Оказывается, она стала на фут выше.
— Слышать ничего не хочу, — предупредила Нин, она теперь стояла у Эстер за спиной и начесывала отдельные пряди. — Повернись лицом. И держи телефон, чтобы я видела фотографию.
Эстер повиновалась. Нин какое-то время, прищурившись, изучала изображение на экране, а потом извлекла из сумки две одинаковые брошки. Брошки она приколола к черному джемперу Эстер, на уровне сердца. Снова порывшись в сумке, Нин достала тюбик розовой губной помады и отвинтила крышечку.
— Нет. — Эстер сжала губы, она не собиралась сдаваться.
Нин ждала. Ждала.
Эстер закатила глаза и шумно выдохнула в знак капитуляции.
Нин накрасила ей губы и, склонив голову набок, немного отступила.
— Думаю, мы закончили. — Она оглядела Эстер с головы до ног. — Можешь посмотреть.
Из зеркала на Эстер взглянула Кайли Миноуг с обложки дебютного альбома, который вышел в восемьдесят восьмом году. Эстер словно сунула голову в прорезь тантамарески[10], как на карнавале, и превратилась в австралийскую поп-диву. Когда отовсюду зазвучала Тhe Loco-Motion, они с Аурой были еще детьми. Они носились по дому и распевали эту песню, пока отец не упросил их прекратить. Эстер помяла жесткий от лака локон: ни единого залома. Погладила брошки на джемпере — одинаковые солнечные очки-«кошечки», — шагнула к зеркалу и пораженно произнесла:
— Я же вылитая она.
— Тебе повезло, — подмигнула Нин, и Эстер едва сдержала смех.
За окном, прервав их разговор, грянула музыка — Ashes to Ashes Боуи. Нин и Эстер встали у окна. Толпа расступилась, чтобы освободить путь кому-то, кто направлялся к стенду с фотографией. Песня Боуи закончилась, и под навесом стало тихо. Но вот Эстер пробрал озноб: она узнала перезвон первых тактов Everywhere. Вступили барабаны. Fleetwood Mac.
Эстер, скрестив руки на груди, обиженно дуется на заднем сиденье «кингсвуда». Аура несправедливо захватила место впереди, которое сестры ценили за возможность сидеть рядом с Фрейей. Они возвращаются из Нипалуны[11], из Хобарта. По дороге туда Аура ехала впереди, и сейчас занимать почетное место рядом с Фрейей была очередь Эстер, но мать, несмотря на ее протесты, избавила Ауру от необходимости сидеть сзади. Поездка не задалась еще по одной причине: Фрейю не взяли на работу уже во второй тату-салон города, куда она хотела устроиться художницей.
— Почему? — спросила Аура и гневно сжала кулаки, когда они все втроем стояли возле «Пьяного матроса», сердито глядя на татуировщиков, которые работали в салоне. Потом Фрейя схватила девочек за руки и потащила назад, к «кингсвуду».
— Потому что этот мир — мужской клуб, — вздохнула она. — Залезайте, девочки, поехали есть рыбу с картошкой.
Фрейя отперла дверцы, и не успела Эстер оглянуться, как Аура юркнула на переднее сиденье. Эстер заныла было, но Фрейя прикрикнула на обеих, что случалось редко, и оттого Эстер стало особенно обидно.
Они едут в молчании уже второй час; хребет остался позади, и радио сменило белый шум на песню. Новейший хит любимой группы Фрейи заполняет машину: колокольчики, барабаны. Фрейя прибавляет громкость и запрокидывает голову; видно, как расслабляются плечи. Эстер и Аура помалкивают. Они уже достаточно большие, чтобы понимать: когда играют Fleetwood Mac, заговаривать с Фрейей бессмысленно. Особенно когда Фрейя рисует у себя в студии. Музыка ширится, заполняет «кингсвуд»; Аура косится на Фрейю, оглядывается на Эстер, еле заметно улыбается ей. Эстер дуется, теперь — чтобы сдержать улыбку, но нарастающая жаркая радость все-таки побеждает. Обида уходит. Эстер подергивает коленями. Качает головой в такт. Фрейя подпевает все громче и тянется к руке Ауры. Начинается припев. Фрейя, не переставая петь, смотрит в зеркало заднего вида, пытаясь поймать взгляд Эстер. Аура выкручивает громкость на максимум — еще чуть-чуть, и пойдут помехи — и поет вместе с Фрейей; она оборачивается и поет для младшей сестры. Через несколько лет, напившись в первый раз в жизни, Эстер вспомнит это легкое чувство — как будто руки и ноги куда-то делись, она вспомнит тот день, «кингсвуд», гремящих из магнитолы Fleetwood Mac. Вспомнит, как пели мать и сестра, как они завывали, будто Эстер — сама луна.
* * *
Под навесом прибавили звук. Несколько женщин, стоявших перед фотографией Ауры, расступились: через толпу шла какая-то фигура. Эстер, которая подростком проводила много времени в материнском тату-салоне, узнала этих женщин: кому-то Фрейя делала татуировки, а кого-то учила этому искусству. На лицах женщин лежала печать скорби, но они широко раскинули руки, давая место новоприбывшей. «Фрейя в студии с клиенткой, работа затянулась». Эстер стояла у окна и смотрела в сад; перезвон катился по сосудам вместе с кровью. Барабаны больно били в грудь. Эстер наблюдала. Ждала.
Танцуя в переливчатом мерцании диско-шара — длинные светлые лохмы рассыпались по плечам, развевалось многослойное шелковое платье, — Фрейя Уайлдинг подплыла к фотографии своей исчезнувшей дочери. Протянула к ней руки. Запела Everywhere.
Нин взяла Эстер за руку; Эстер, почувствовав прикосновение, взглянула на нее. Лицо Нин под личиной Тины Тернер было печальным. Эстер трясло, но она постаралась справиться с волнением и следом за Нин вышла из комнаты. Вот и коридор с семейными фотографиями на стенах.
Обе вышли из Ракушки. Они направлялись на последнюю вечеринку Ауры.
4
Навес неярко светился на фоне вечернего неба. На низких ветвях эвкалиптов мерцали неоновые химические фонарики — розовые, зеленые, оранжевые, желтые. Между ними радужными спиралями завивались пластиковые пружинки. По траве тянулся серпантин, кое-где прилипший к росе. Там и сям были привязаны огромные надувные символы семидесятых: стереомагнитола, роликовые коньки, три синтезатора. Надувные шары подергивались на легком ветру, который приносил аромат ночных лилий Фрейи. Когда-то Эстер любила этот запах. Сейчас он казался ей приторным, липкой пленкой оседал в горле.
Эстер шла за Нин, волоча ноги. Она потеряла мать из виду, да и отца не могла отыскать. Музыка стала тише, теперь слышались только ударные. Эстер шла, не поднимая головы; она снова ощутила прилив благодарности к Нин: козырек и взбитые волосы закрывали лицо, избавляя ее от необходимости встречаться взглядом с гостями. Избавляя ее от необходимости быть
