Электрические киты [litres] - Александр Касаверде
И вот я водитель автобуса, охранник, женщина, вяжущая что-то своему ребенку, девочка, плачущая из-за того, что брат ломает ее куклу, усталый мужчина с кругами под глазами, молодой парень, который стучит по автомату с фастфудом. И каждому из них я придумываю историю. Прокручиваю, как они утром встали с постели, что ели на завтрак, иногда представляю, что в карманах какая-нибудь задрипанная салфетка или фотокарточка с футболистом из коллекции, как у него или нее урчит живот или болит зуб. Все, что угодно. И в двух случаях из трех у меня получается либо купировать, либо сгладить приступ. Но иногда, если паника чуть сильнее обычного, то всех моих воображаемых героев смывает на хер. И меня накрывает.
– Чего глазеешь-то?
Вначале мне показалось, что я это слышу.
– Воробышек, ты чего, наяву спишь?
– Кто? – переспрашиваю я.
– Воробышек! Волосы у тебя взъерошены и сам нахохлился. Смешной ты.
И тут я смотрю, что передо мной стоит девушка. Длинные волосы. Блондинка. Моего возраста, плюс-минус. С розовым чемоданчиком «самсонайт» и книгой. Я первым делом, конечно, на книгу смотрю. «Голодные игры». И только потом поднимаю глаза выше и встречаюсь с ее зелено-голубыми глазами.
– Русский? – спросила она.
– Татарин, – ответил я.
– У меня отец тоже татарин.
– У меня мать, но не слишком интимно для первого разговора?
– Может быть, знаешь, в другой ситуации и слишком.
– В какой это другой?
– Ну, в Москве бы я не спросила тебя, а тут, на краю света, может, можно чуть больше. – И улыбается. – А ты как тут оказался-то? Турист?
– Турист, – говорю и так похохатываю нервно. – Я китов посмотреть. А ты?
– Я писатель, – говорит она.
– Кто? – поперхнулся я.
– Писатель! Я для «Одинокой планеты» пишу статьи для путеводителей. И для блога заметки. У меня там своя страничка и куча фолловеров.
– Ясно, а в группе музыкальной не играешь?
– Я пою, – сказала она. – Джаз-вокал, но группы нет. А ты откуда знаешь?
– Понял, – говорю и делаю вид, что мне неинтересно, мол, я рад бы был поболтать, но, знаешь, свои дела есть. И говорю: – Двигайся уже!
Понимаю, грубо получилось. И мне неловко от этого. Но я так устал, что это у меня от напряжения вырвалось. И попытался смягчить немного:
– Очередь твоя подходит, билет брать будешь?
И она губки надула так по-детски, повернулась ко мне спиной, купила билетик, потом развернулась и пошла. Мол, не хочешь говорить, и не надо. Правильно говорят, русских за границей увидишь, прикинься иностранцем.
– Тогда, может, как-нибудь… – крикнул я ей в спину.
– Как-нибудь, – обернулась она и подмигнула так, словно звездочка с неба упала и ты поймал ее своим желанием.
Я вот как думаю: край, он всегда относительно чего-то. Для людей, которые здесь родились, – это центр, а для людей, которые сюда за тысячи километров приехали, – это край. Но настоящий край – это когда ты отходишь от себя так далеко, что еще чуть-чуть – и упадешь в пропасть, в которой тебя уже совсем не останется. Может, будет тело; может, даже будут мысли и какие-то дела, но тебя там уже не будет. К географии или точке на карте это не имеет никакого отношения. Так вот о чем это я? А о том, что вот я и оказался на самом краю. Так что еще полшага – и все. Уже некуда будет отступать.
Весь день я просидел на берегу. Вообще никуда не ходил. Не смотрел ни маяк, ни замок, ни местных диких быков, которые красовались на туристических рекламах в городе. Я просто сидел на берегу моря, смотрел вдаль и слизывал морскую соль со своих губ. А когда стало смеркаться, зашел в первый попавшийся отель. В баре я нашел маленькие бутылочки с разными марками шотландского виски. И я все выпил. А потом стоял под горячим душем. И стоял. И стоял. Слушал, как льется вода. Как обжигает мое тело. Как выпаривает из меня все мое грязное существо.
Перед сном наконец подзарядил телефон, о котором и не вспоминал эти дни. И он сразу запикал.
Рупа написал, что хочет, чтобы я закончил свою книгу об острове.
И – пин-пин.
Перевел мне 500 евро.
«Леннон, я не гуру, я всего лишь человек. Прости меня».
И еще от Ланы: «Как ты там? Я виновата. Не прощу себя. Буду любить всегда». Я пролистнул еще с десяток сообщений и прочитал только финальное: «У нас с Рупой все хорошо».
От матери:
«Леня, ты в бега подался? Я два раза к тебе заезжала. Никого нет. Ты где?»
Я прочитал все это, не испытывая никаких эмоций. Никому ничего не ответил и лег спать.
Я долго не мог заснуть, ворочался. Думал, что же я здесь делаю. Закрывал глаза, проваливался в дрему. И отчетливо слышал голос, который спрашивал: «А что, если там ничего нет, только холодная бездушная пустота? Что ты сделаешь дальше?»
Утром проснулся в холодном поту, в похмелье и совсем разбитый. На улице лил дождь.
Позавтракал я все тем же классическим завтраком с сосиской, бобами и яичницей. И удивился, что вкус был точно такой же, как и в других отельчиках и хостелах. И если бы кто-то попросил описать меня Великобританию в паре предложений, то я бы сказал, что это такое место, в котором, проехав из одной крайней точки в другую, вы получите точно такой же завтрак, как и в первой точке. Даже бобы на тарелке будут разложены в том же порядке и вкус будет совпадать на девяносто восемь и пять процентов. И знаете, лично мне эта предсказуемость нравится. Проблема только в том, что, если в один прекрасный день бобы и сосиски будут другого вкуса или разложены в другом порядке, я могу слететь с катушек и не справиться с наступившими переменами.
На выходе я услышал знакомый голос:
– Воробышек!
Я обернулся и увидел блондинку с парома.
– О, снова ты, красавчик!
– Ты за мной следишь? – спрашиваю я.
– Да, – говорит она. – Моя секретная миссия. Меня мама твоя отправила следить, чтобы
