Откровенные - Константин Михайлович Станюкович
В десятом часу Ксения, по обыкновению, вошла к отцу в кабинет и, поздоровавшись, присела около и спросила:
— Есть, папа, деловые письма, требующие ответа? Давай их мне.
— Подожди, Ксюша… Посиди, побеседуем, родная! — остановил ее Василий Захарович, любуясь своей дочерью.
Она, в самом деле, была очень мила, свежая, с легким румянцем на поразительно белом лице, в своем светлом шерстяном платье, обливавшем ее стройную изящную фигуру…
Ее лицо было оживленно, даже и весело. Видно было, что она уже пережила прошлое, и только несколько морщинок на лбу, да какая-то вдумчивая серьезность выражения в глазах свидетельствовали, что ей не совсем даром прошло крушение ее любви.
— Ты знаешь, Ксюша, что сегодня приедет француз за ответом?
— Еще бы не знать! Ведь я буду вашим переводчиком… А ты, папа, кажется, все еще колеблешься?
— То-то, Ксюша…
Ксения улыбнулась.
— Ты что же не одобряешь моей нерешительности?
— Еще бы!
— Ты, значит, советуешь продать завод французам?.. Думаешь, я с ним не справлюсь и опять зарвусь?..
— Не то я думаю, папа, вовсе не то, а думаю, что пора тебе бросить всякие дела и отдохнуть… Ты, вот, теперь несколько поправился, а помнишь, каким был от всех этих волнений… Ради чего волноваться опять? Ради чего изводить себя заботами?.. Разве ты не довольно будешь богат? И, наконец, для кого все это богатство?.. К чему оно?
— Ты ошибаешься, Ксюша… Не ради корысти я жалею завод… Я знаю, что, благодаря твоему миллиону, наши дела спасены, я не банкрот, и вы будете иметь состояние… Но мне не хочется бросать начатого дела.
— У тебя два завода остаются. Дело будет.
— Какое это дело? Эти заводы вполне устроенные, идут себе заведенным порядком… Признаться, они и мало интересуют уже, а этот новый… Устроить его, пустить, поставить на ноги… обеспечить сбыт на новом рынке…
— Какая в тебе неугомонная натура, папочка!.. Но ты себя пожалей. Отдохни! Слава Богу, довольно-таки поработал..
«А ведь Ксюша правду говорит. Я все забываю, что мне шестьдесят четыре года!» подумал Василий Захарович и сказал:
— Так по твоему продавать, Ксюша?
— Продавать, папа.
— Пожалуй, и старые заводы тоже продать?
— И отлично.
— А самому на печку и играть с внуками? — полушутливо, полугрустно продолжал Трифонов.
— Найдется, папа, и другая работа, коли захочешь. С таким богатством мало ли добра можно сделать?..
Трифонов задумался. В самом деле, всю свою жизнь он только и делал, что наживал, и никаких добрых дел не совершал, да как-то, за делами, и не думал об этом. А вот Ксюша деликатно напомнила и, не желая, пристыдила отца. Она, вот, нисколько не дорожит богатством — не то что сын. Тому нужен блеск и наслаждения, а Ксюша выше этого… Вечно читает, всегда ищет, кому бы помочь, всегда о ком-то хлопочет…
— Будь по твоему, моя разумница! Продаю завод! — проговорил он.
— И вместе поедем в деревню? Ведь давно мы там не были.
— Что ж, едем!.. — весело отвечал отец и решительно прибавил:- и старые два завода продам… Совсем ликвидирую дела. Ну их. В самом деле, пора и о душе подумать, а то все больше о наживе думал… Так жизнь сложилась… Толкнула судьба на этот путь… Смекалка была и сноровка… первые успехи подзадорили, ну, и втянулся… А ведь сам-то я, Ксюша, ты знаешь, самых скромных привычек и всю жизнь таким был.
— К чему же, папа, вся эта роскошь у нас… Этот дворец-дом, эти обеды, словом весь этот блеск… Неужели для мамы?..
— Нет, Ксюша. И мать твоя никогда за этим не гналась.
— Так для кого же?
— Для людей. Для положения… При делах это нужно… Ну и, признаюсь, из…
Старик остановился…
— Из тщеславия, папа? — досказала Ксения и тотчас же прибавила:- ты извини, что я прямо говорю…
— Говори, говори… Мне никто прямо не говорил никогда, с тех пор, как я стал богат… Ах, Ксюша, богатство портит людей… и люди портят богатых людей и делают их недоверчивыми… Я все это испытал на себе… Да, ты права… Тщеславие заставляло меня жить так… Ради него я и брата твоего сделал блестящим трутнем вместо того, чтобы сделать его полезным работником… Я всегда удивлялся, как это ты не испортилась в такой обстановке? Сердце доброе, видно, спасло.
— И я, папа, довольно исковеркана, нечего говорить… А разве я доверчиво смотрю на людей?.. Ты скажешь: со своим скептицизмом и я сделала ошибку — это мое замужество, — но тут виною страсть, слепая страсть, за которую я и поплатилась… А помнишь, как я собиралась выйти замуж за Павлищева, нисколько не любя его, чтобы только быть женой министра… Разве это не тщеславие?.. Что, в самом деле, он будет министром, папа? — смеясь, прибавила Ксения.
— Говорят, что будет… Он уехал за-границу, на днях…
— Слышала. Уржумцев рассказывал… А знаешь причину его поездки?
— Отдыхать едет.
— Совсем нет… Он, оказывается, лучше, чем я думала… Он поехал вслед за своим умирающим ребенком, сыном Марьи Евграфовны… Ты, ведь, знаешь всю эту плачевную историю его молодости?..
— Знаю.
— И я удивляюсь одному, как Марья Евграфовна простила ему. Впрочем, она редкой доброты женщина… Совсем не похожа на брата.
Ксения упомянула о Марке совсем равнодушно.
— И я ведь тоже желал твоей свадьбы с Павлищевым, Ксюша. Покаюсь тебе.
— Не кайся, знаю…
— И ведь, тоже из-за тщеславия. Жена министра… Но я тогда не знал, что он имеет на шее такую историю… Бросить несчастную девушку с детьми…
Старик с укором покачал седою головой и продолжал:
— Видно, совесть хоть поздно, а заговорила… Да… Очень я хотел тебя видеть женой министра, Ксюша, точно это такое счастье… Знаешь ли, милая, в то время, когда мне грозило банкротство, я о многом передумал о таком, о чем не думал прежде… И все-таки, хоть и понял многое, но
