Роман с Луной - Марина Львовна Москвина
– Будут стулья – появятся гости, – крылатыми словами сопроводили Рита с Фимой свой подарок.
Остальную мебель купили в «Икее», новенькую, из свежего дерева, сработанную заботливыми руками румын. Особенно хороша была этажерка, на которой стояли несколько книг буддийской направленности. Как ци, сгущаясь, становится веществом, а истончаясь – духом, так мальчик покинул продуктовую ниву и стал работать в издательстве, которое продвигало буддизм в нашей увязшей в сансаре стране.
Иннокентий откупорил бутылку шампанского. Тася приготовила пасту – макароны с креветками, жареными помидорами, чесноком, зеленью, а сверху полила настоящим японским соусом в честь Потеряича.
Я тоже на радостях испекла пирог – все плоды, собранные мною за жизнь с древа познания вложила я в начинку этого пирога, аккуратно нашинковав, нажарила лучку, тщательно перемешала, только бы не пригорело!..
– Какая у меня девочка стала большая, – с гордостью сказала Рита, – ей уже пятьдесят лет!
Серафим, свободный ото всех тревог, сидел за столом в фирменной толстовке из вельвета.
– Ну все, – сказал он, поднимая бокал. – Теперь давайте, живите, как говорил мой дедушка Тевель: «Да будет воля Твоя, Отец, чтобы мы увеличивались и размножались, как рыбы».
Еще когда играли свадьбу на Красную Горку, мальчик и Тася тревожились, как Фима будет выглядеть после удаления блямбы на их бракосочетании? Фима предложил им россыпь вариантов на выбор: или он будет с перебинтованной головой, словно командир Щорс, раненный на Гражданской войне, или с необъятным пластырем на макушке, или наденет ермолку, оставшуюся в наследство от дедушки Тевеля. Но только при этом отпустит пейсы.
– Да ходи уже просто так, без всего, – упрашивал его мальчик. – Чтобы нас не позорить.
– Не могу, – отвечал Серафим. – Подумают, что меня казак шашкой рубанул.
– Ерунда!
– А вдруг пойдет дождь? – беспокоился Фима.
– На этот случай человечество сделало изобретение, слышал когда-нибудь? Зонт называется.
Но Фима очень волновался из-за своей блямбы, и даже не хотел идти с Маргаритой в театр Вахтангова:
– Вдруг мне чихнут на лысину, как я потом с ними буду скандалить?..
В тот знаменательный год Серафим, исполненный энтузиазма, любви и духовной славы, перевалил на девятый десяток.
Рита в вязаной кофте глядела на него с высоты своих восьмидесяти трех и спрашивала:
– Фима, ну ты рад, что тебе исполнилось восемьдесят лет?
– Восемьдесят, – отвечал Серафим, – это такой юбилей, когда ты и космос – и больше ничего…
Яви им, Господи, милость и отраду, благоволи даровать им сицевую милость свою. Возраст, сами понимаете, то сердце прихватит, то давление… Недавно Рита пришла к врачу.
– Я заметила, – говорит, – если вдруг подскакивает давление, его можно снизить, начав рыдать. Вот смеряйте мне давление – какое у меня сейчас? Сто девяносто? Тогда давайте я сяду и буду у вас рыдать.
– Рыдайте, – сказала ей участковый терапевт.
– Я села и стала рыдать, – рассказывала потом Рита. – Я прорыдала три минуты, и мне они показались часом. Я говорю: может, хватит? Уже три минуты. Она отвечает: нет уж, рыдайте пять.
Измерила снова – давление снизилось до ста шестидесяти.
– Ничего себе! – Доктор так и ахнула. – Ну, можете рыдать, если хотите!..
Мы сидели в неподвижной точке вращающегося мира, Фима с мальчиком смотрели телевизор – кубок европейских чемпионов «Спартак» – «Арсенал» – и грызли семечки, которые жарила Тася.
– Все мое детство папа заставлял меня жарить семечки, – вздохнула она, помешивая их деревянной лопаточкой на сковородке. – Стоишь и жаришь часами, не отходя от плиты.
– Как же у вас тут плохо телевизор берет! – переживал Серафим.
Среди мельтешащих полосок и снежной крупы бегали черно-белые фигурки футболистов. Мяч почти не виден. Но Фиме и этого довольно было, чтобы понять: «Спартак» безнадежно проигрывает.
– Боже мой! – чуть не плакал Серафим. – Какие у нас были раньше игроки! Старухин – он играл головой! Так играл головой! Никто так не играл головой, как Старухин. Болельщики ходили смотреть – специально, как играет головой Старухин. Пусть земля ему будет пухом.
Тут англичане вкатили «Спартаку» очередной мяч.
– Ой-ой-ой! – закричал Серафим. – Бобров! – воскликнул он, и глаза его засверкали. – Встань из могилы, покажи им, как надо играть!
Мы с Кешей, светясь от счастья, прохаживались из комнаты на кухню и обратно.
– Стоящая квартира, крупногабаритная, хотя и однокомнатная, – говорил Кеша. – Кухня – девять метров, а могла бы быть и шесть. Просторный коридор. Жалко, темной комнаты нету.
Он постучал по стене и прислушался:
– Гипсокартон хорошего качества. Обои будете клеить или красить водоэмульсионкой? Я бы покрасил. Причем все стены – в разные цвета. Но это пустяки. Главное – высокие потолки и большие окна.
– А давайте выпьем за тех, – предложил Фима, – кто помог нам приобрести эту уютную квартиру. Прежде всего, мне хочется вспомнить добрым словом Кешину Луну, которая вновь погрузилась в суп земной, откуда когда-то вырвалась и обрела самостоятельное сияние.
– Так и представляю ее, – задумчиво сказал Кеша. – Аккуратно лежит на коралловом рифе, среди водорослей и актиний, вокруг раки-отшельники справляют тризну, а медузы поют ей свои псалмы. Жалко, что невозможно включить ее на глубине тысячи метров, – представляю, какое было бы зрелище!
– Ничего, – успокоил его Серафим. – Пройдет несколько лет, ее найдут и поднимут со дна океана, как нашли самолет Экзюпери. Починят и поместят в музей. В Японии такая уйма музеев, что им создать еще один – раз плюнуть. Японцы назовут его Музей Утонувшей Луны. А Ивана Андреича назначат директором. Он этого достоин.
Все встали и подошли к окну. Стеклопакеты были тройные, из белого пластика последнего поколения. Огромные, от пола до потолка, они являли нам во всем великолепии пустынные серебристые лунные пейзажи, само море Спокойствия простиралось перед нами, темное лунное море, покрытое морскими базальтами, освещенное ровным солнечным светом.
Справа возвышались горы космонавта Андерсена, а перед окном пролегала трещина, которая рассекала дно кратера и терялась где-то вдали, у горизонта.
Пейзаж обрывался и начиналось небо, как виноградная черная краска с мириадами светящихся косточек – звезд. Мы не узнавали ни одного созвездия, этот звездный атлас нашей семье был полностью незнаком, будто сумасшедший сеятель шагал за плугом и хаотически сыпал зерна. Лишь Млечный Путь выглядел привычно, и мы обрадовались ему, как родному.
Неожиданно край неба окрасился голубым. Голубое свечение становилось ярче, сильнее, пока не хлынуло, как цунами, сокрушая дамбы, и не затопило Море Спокойствия, заливая синевой каменистую лунную поверхность. А из-за горизонта выкатилась огромная
