Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин
- Не ты один, Гриньша, все помаленьку лезут, – сизыми, негнущимися пальцами Семён Саввич свернул козью ногу и свил губами затейливую паутинку дыма.
Шумнул ветерок, обежал вокруг кургана, обнюхал и, присвистнув, поскакал по полю, сдувая с него снег. Чёрными мозолями проглядывала земля.
- Снег задерживать пора. Сдувает снег, – сказал Науменко и, оставив приятелей, уже не боясь пересудов, съехал вниз.
- Общее собрание созывать надо, – непривычно трезвым зайдя к Сазонову, сказал Науменко.
- Надо – созывайте.
- Когда назначим?
- Да хоть сейчас.
- Смеёшься? Людей не оповестили...
- Велико дело: пока до конторы идём – все соберутся.
- И получится не собрание, а вечёрка...
- Называйте как угодно. Главное, чтобы на этой вечерке люди думали... Им незачем доклады готовить. Всё, что могут сказать, у них в голове.
- Это-то верно, да ведь есть распорядок!..
- А что он нам – распорядок? Давайте попроще, так искреннее получится...
Они вышли из сельсовета под самый закат.
День удлинился.
Потеплело.
Снег, ещё перед Крещением лежавший пышными сугробами, осел, состарился и тоненько пропускал через себя первые запахи весны. Возмужавший день, тихо золотистый закат, да и сама необычность решения Сазонова – всё это прямило Науменко, согнувшегося за зиму. Возбуждённо блестя озорноватыми глазами, он приветливо поглядывал на встречных, перебрасывался с ними шутками, приглашал с собой, слышнее припечатывая шаг по затвердевшей дороге.
- Когда зерно травить будем? – дивясь непривычному, забытому блеску в глазах председателя, встретившись, первым спросил Дугин.
- Пошли в правление. Там поговорим.
Дугин быстро и опасливо покосился на него, на Сазонова. Сазонов привычно щурил припухлые спокойные веки и шагал, уставясь себе под ноги.
- Ровно свататься собрались? – допытывался дед Семён, направлявшийся к Логину. – Да вот кто жених – не пойму...
- Тебя наметили, – усмехнулся успокоившийся Дугин. – Ты не против?
- Я что? Я всегда с дорогой душой. Токо в моём дому крыша до свадьбы не выдюжит. Небо наскрозь видно. Тёсу не дашь, председатель?
- Единоличнику-то? – начал было Дугин.
- Можно, – сурово оборвал его Науменко. – Для порядка пошли, с людьми посоветуемся.
- Опять, слышь, кого-то раскулачивать собрались, – заметив идущих, вздохнул Ворон.
- Кроме тебя некого, – отозвалась через забор Агнея.
- С меня взятки гладки. Что было – взяли. Чего нет – пущай берут.
Проходя мимо кузницы, в которой копошился Ямин, закричали:
- Глуши фабрику, Гордей! Заседать пойдём!
- Чего горланите? – выглянул из кузницы Ямин.
- Пойдём, Гордей Максимыч, о жизни потолкуем.
- Заходите ко мне и толкуйте.
- Для таких разговоров мала твоя кузница, – построже сказал Науменко. – Глуши!
Видя большое скопление народа, к правлению спешили бабы и ребятишки, окружённый девчатами, шёл с гармонью Прокопий.
- Веня, – остановив старшего из Бурдаковых, попросил Науменко, – ты сядь верхом да кликни тех, кто дома засиделся...
- Не надо, – остановил Сазонов. – Не надо, сами придут.
В конюховке было людно. Степенно переговаривались между собой старики, опираясь на костыли. В углах, повзвизгивая, возилась ребятня. На лестнице, наигрывая плясовую, устроился Прокопий. В тесном углу носилась Шура Зырянова, вызывая на пляс Евтропия.
- Уйди, шалопутная! – отбивался он. – Прилипла как банный лист!
- Дробани, чего там! – подтолкнул его Науменко. – Пусть знают наших!
- Сам-от не смеешь?
- Не приглашают.
Шура, пройдясь по кругу, рассыпала дробь перед председателем. Он отступил, примерился, резко выкинув ногу, часто и молодо застрекотал ладными хромовыми сапогами.
- О-от режет, бес! – восхищённо протянул дед Семён. – Мастак, едри его в голяшку!
- Это, слышь, не колхозом управлять! – отозвался Панфило. – Тут мозгами шевелить не надо.
Отпыхиваясь, Науменко остановился напротив деда Семёна.
- Спасибо, Проня! – поблагодарил он гармониста, будто между ними ничего не было, и обратился к старику: – Видал, как в колхозе пляшут?! Вступай, пока жив. На том свете гармошек нет.
- Колхозов тоже нет, – огрызнулся старик и отвернулся к Логину.
В круг впорхнула Катя. Она давно не плясала и, сторонясь людей, молча носила в себе свою беду.
