Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов

отчетливо ясным «будь ласковей с нашей соседкой — двуногой совестью»? И как она лезла («не девушка, а спортивный снаряд») к нему в карман брюк за билетом на электричку, вопрос «у тебя найдется писáлка?» (карандаш), просьба застегнуть пуговицу на спине, прижечь ссадину на лодыжке — все тобой подшито в криминальное «дело» (не борись за права угнетенных, если Лена не захочет тебя видеть). И как ты, словно подстреленная птица (я точно процитировал?), металась по дачным катакомбам, ища крюк (мелодика Шарля Гуно?), чтобы повеситься, или, будь любезна прояснить, про таблетки снотворного… Главное, я не пойму, зачем ты потащилась с ней в Снегири снова? Ну да — зовут, почему не ехать? Мы не из управы благочиния, чтобы подлавливать, но в миноре она руководила тобой — «нельзя надежды возлагать исключительно на сэра Дарвина» (речь об излишествах в волосяном покрове), а в мажоре — ты, на песчаной круче над Истрой, когда решили моржеваться, — «мадемуазель должна внимательней следить за состоянием подмышечных впадин» (восхищенный Вернье падает пред тобой на колени). Но какой бы алкогольный шторм тебя не накрыл, никогда не проговоришься (подметила Машка), что именно он — да, наш в высшей степени незаурядный — уговорил Женьку на аборт (можно свалить на Н.В.), из-за чего, по всей видимости, Женька не смогла в будущем стать матерью. Четверо приемных (негритенок, индусенок, вьетнамская девочка, кто-то из Закавказья). Спасибо, что сегодня без драматургического джокера — «ее папаша — тот жук (пауза), к тому же у деда была фамилия Жук».

Я откупился сорокалетним виски (подношение Димы Наседкина, заботливого святогрешника), в семь утра вызвал такси («разве женщину в таком состоянии прилично сажать к незнакомому водиле? или тебе плевать — подвергаюсь я опасности или нет?»)

32.

Мода на старенькое, — растолковывал как-то Кудрявцев, — объясняется желанием прочности (центнер на паузу) в этом непрочном мире. Аганбян, пока не вытолкали взашей (умолчу об игриво-аллитерационном отчестве, которое натягивали за глаза, хотя глаза здесь явно лишние), раздобыл для Кудрявцева сталинский автотанк 1952-го (проще говоря, машину бронированную, сам Берия, брехал, в ней перемещался по Москве, оказалось, по документам, не Берия, а его холуй — некто Хрипунько — для антикваролюба Кудрявцева вроде дегтя, стерпел). Семь мест, автоматика, стеклоподъемник, шкапики для дюшеса и для покрепче (с подсветкой, но без музыки, — Аганбян метал), зато подогрев под же родной (кроме шофера — слишком расточительно) и бонус — фото Любови Орловой с росчерком «Хорошенькому Хрипуньке, Л.О.» (в щели сиденья плесневело с -надцатого года, а у облагодетельствованного, к слову, рожа — помесь хряка с кормовой свеклóй). Лена брезгала. Но роллс-кабриолет 1939-го (владела Зельда Сейр, вранье) ей нравился. И будто бы (Таньке ли не знать) в счет сапфирового колье (память о бабушке-смолянке), которое Лена продала для первых Кудрявцева гешефтов. В июльскую жару в кабриолете весело преодолевать пространство. Я составлял компанию. К Нике Гольц (терраса над притоком Истры, самовар на шишках, крыжовник — вкус царающий, припухлое плечо — оводы Лену любят не меньше, чем я люблю — нет, не говорил). Ника только завершила наброски к «Маленькому Принцу»; Сашка Конопушкин, сосед и прототип (Конопушкин — прозвище), чаевник, сладкожор, брякнул (настроение сытое), глядя на Лену: «Ваша (почавк пирожным) жена (похлюп чаем) кру… (почавк) кра… (почавк) красивая». Ника Гольц смеялась. Еще — чуть вверх от Нового Иерусалима, к церквуше, символизирующей гору Фавор («Что думаешь о природе нетварного света?» — теологические вопрошания Лене не чужды — а я думал, что бретельки платья следует подвязывать прочней, — «Напомни, что значит термин “Парусия”?» — если бы ты была Суламита, а я, прости нескромность, Соломон, то лишь один ответ — «Паруса любви» — сказать? от жарищи жужжало в темечке). Пикник в полях, пламя кипрея («Смотри — Сезанн», — ты машешь вдаль). Еще в «усадьбу Враново» (скромно-садовый домик, но будто бы на месте погорелой мызы, либо погорелого театра) — «Он тебя переговорит» — «Да кто?» — «Реставратор Вранова. Забавный Гришка. Его жена (громкая фамилия), да, внучка того самого. Но делай вид — не в курсе. Он сам талантливый, он пишет, я не читала…» — «Как хочешь» (и что-то, Лена, очи твои горят не чересчур?) Фамилию латифундиста сразу позабыл (хватит с меня жены, вернее, деда), но рыжей бородой он может заработать миллионы под Новый год (приняли на грудь, не помню, остротка вслух или не вслух). Похоже, Лена меня поддразнивала, ей не чуждо желание взмахнуть платком к турниру — хозяин встретил нас в кимоно с драконами, спасибо, не пижаме — вот и тема для глубокомысленных — Япония и очарование вещей, которые исчезнут не завтра, уже сегодня. Голос Гришки (давно за пятьдесят) шел впереди него — а, он еще и певунец? — не только сам-бренчала — «На даче без piano? Нет, нас так не воспитывали» — его слова; неприятный тип и буркалами жрет Лену. Piano здесь, конечно, гроб без музыки, но Лена вдруг начала «Вещую птицу» Шумана (сколько я просил, всегда кобенилась, а перед рыжим кобелем, да ладно). Там есть место (если помните) — си, ля, ре, до, фа бекар, ми, ре, до, си, ля, соль бекар, фа диез, фа диез, ми, ре — но внутри самое лучшее фа, ми, ре, до — жаль, реветь нельзя. Гришка вопит о Юдиной, той самой, что выделяла эту фразу (а мы, лапти, без него не знаем), что если бы Лены не было, ее надо было выдумать (жена Гришки — ангел, это ясно, и милосердствует поддатой болтовне), Лена повторила фразу — под гибнущее (вечер, закат) солнце — даже вытертый панцирь пианинки вызолочен, и пыль оконец рассыпана лисьей дробью, — Лена правит прическу, задерживая ладони у висков чуть дольше ныне принятого (Раппопорт бесится всегда, — причина не в благоприличиях, а в том, что у Раппопорт отвисший трицепс, даже в вольных рукавах неаппетитно, но, будем честны, я тоже не жажду видеть пассы Лены при других, да ладно, только мы с ней помним, как осмелился: «Тебе ни­кто ведь не говорил, что так Эос встречает утро на доме Клингсландта?»). От Гришки ехали («а в следующий раз необязательно гуртом, вы, Лена, можете одна заглянуть, но требую “Сонет Петрарки 104” Листа, без музыкальной пищи душа скукожится»), просила шоферить вместо нее — тем более это способ, как заявляет, протестировать характер (я для тебя разве криптограмма?) — ей нравится, как рву на красный свет — коллекцию свою