Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов

исповеди, да, перед каждой, если, понятно, не гостиничная бе. А может, и перед бе. Случайно, лет в одиннадцать, поднял трубку домашнего спаренного — слово-то какое нецензурное — телефона и услышал свою великосветскую maman. С кем треп? У нее в книжке пол-Москвы: Фурцева, Елена Образцова, тому подобное. Курлыкала, что не хотела мальчика, хотела девочку — это когда единственный ребенок! Еще самооправдывалась: девочка — мечта для женщины — могу представить ее желудочный смех — ты помнишь ее смех? А Викентий (о, Викентий) вообще не хотел ребенка. Ему и так письма мешками со всей страны широкой и родной — «Желаю от вас зачать, я свободна по вечерам в воскресенье, понедельник, в четверг в первой половине дня». (Смеемся, чокнулись, тост за деторождение произносить не стал). Утесов ревниво: сколько кг любви тебе прислали? А чадо от законной что-то вроде кандалов. У них был договор: можно — у меня в ушах ее желудочный смех! — погулять, но наследить не можно. Хотя денег, спасибо родному правительству, столько, что хватит утешить любую брюхатую гражданку. А ребенок от законной супруги — тут обязательства. Викентий старомодных правил: отпрыска нельзя оставить на произвол, следует выучить хотя бы по-французски. Речь об аборте, объяснять? Врач-еврей намекнул: без хирургии. Лучше порошочки. Теперь не установишь: травили или не травили. А нежеланный ребенок всегда чувствует, что нежеланный, без телефонных исповедей. Пока был маленький: аппетит, таланты, ходячая энциклопедия, подачу хвалила Анна Дмитриева, рисунки хвалил Жилинский, еще чего-то — Хренморжовин­ский. Папаша делает мину, что ценит продолжение. Мамаша — нет ее нежней — ты помнишь улыбку самки аллигатора? (Может, мать побережем? я не сказал). Только разматывать ленту жизни он будет, как будто лента не нужна. Ты правильно говорил: смотрите ленту жизни медленней, lento! еще медленней, più lento! (Благодарен за цитирование.) Машка трещит, что он просто не нашел своего андрогина. Потому что гений или близко к гению. У такого человека внутри два человека, да все двести. Зачем ему кто-то? Но разве так бывает? (Конечно, говорю, так не бывает). Помнишь, мы лазили на стены Новодевичьего, ты с Митькой хотел кирпич с клеймом украсть? — а после топали по шпалам окружной, через Краснолужский мост — убогий Славик чуть не сверзнулся, а она подвернула «ножку» — разумеется, театр для бедных — он взял ее на руки — помнишь? а белую французскую юбку? — у девочек в зобу дыханье — а он повторял: «Какая легонькая!» Он в любой бе видел богиню. И не способен рассмотреть, что зебры. Думаешь, в Подчердачьи не было воровства? Я лично одну выкинула за волосы. Он смеялся. Десять рублей? Бог мой! Зачем десять рублей, если подарю весь мир? Пытаюсь установить, что за писатель был в гостях у его маман. Ты был тогда? Не был и не надо. Писатель с лицом баклажана, при этом любитель женщин, главное — их любимец — просвещала шепотком Н.В., и вот он напророчил: «Вы разыграете жизнь по моим черновикам». Кто это? Всех спрашивала — у всех память, как кондом. О, извини. (По коктейлю? Спрашиваешь). А ты, как всегда, с ангиной? Баклажан выдал, что «дачная тема для него центральная». Вернье, кусака: «А центральный рынок?» Тот полуобиделся, потом, конечно, смех, советовал пробовать себя в литературе. Только пр… пр… про да… чу (Та-та-та! Снова слезоизлияния?! И коктейль йок, и ночью выпивка йок), пр… пр.. про дачу он угадал — сва.. ри хо…тя бы ко…фе — (Пока я у горелки, помучивает мой рояль — Бетховен? Гибрид Бетховена с Шопеном? — музыкальная школа увяла раньше, чем женские прелести) — ты знал, что гаденка прихватывала меня с собой к нему на дачу, знал? (Откуда? — ангелолико — я не нарколог, чтобы штопать ей отшибленную память — в прошлый раз «про дачу» было на именинах Витьки.) Ты ничего не знал. Поучала таким тоном, сразу видно, папа дипломат, — ехать одной к молодому человеку неприлично. Я-то — Капотня — впитывала клеточкой. А в Снегирях — золотая осень, белые колонны, хризантемы отцвели, рояль, как одинокий бог. Он угощал нас ликером и Теофилем Готье. Какой-то хмырь со станции снабдил чистым спиртом. Кашляли, стучали по спине. Он поминал тебя: манкируешь масонской ложей. Утром она помчалась в ночной рубашке на велосипеде, ну плащик-то накинула, все-таки начало октября, ему за папиросами, а он, махая ей с балкона, мне: «Смелая, да?» Еще бы! Для таких компаративистика, Мандельштам, диссиденты, экзистенциализм, мой папа был дуайеном, югендстиль или, вкусней, ранний югендстиль — как сервировка для устрицы в трусах. На обратном пути делилась «опытом»: мальчики сразу клюнут, если ты под ручку с серой мышью. И тут же: ты, моя Танька, ты красавица, я дам тебе лореаль от прыщиков. Если ноги кривоваты — колготки только дымчатые. Она о себе, что ли? ты же видел мои ноги! (Видел) Всем бы такие ноги. Если боженька обидел ростом, то подбородок — она трогала мой подбородок, тварь! — держи повыше. А губы? Надо, чтобы каждый сказал: не губы, а бланманже. И вообще научись, Танька, получать удовольствие, когда мужчины — где угодно: на улице, в метро, в приемной комиссии, на партийном собрании, да хоть на детском утреннике, хоть на похоронах — тебя мысленно раздевают. Тогда и немысленно разденут, табунком побегут. Глупо всю жизнь в одежде. Эта сиповка смеялась мне в лицо! Ходила по нужде не в кусты, а в мою душу… (По-моему, ты преувеличиваешь, — обычная — ну ладно, не совсем — девчачья болтовня). Рехнулся? Для тебя душа и задок — синонимы? Может, рожу расцарапать? — тогда поймешь?..

Я хотел было сказать, что мы живем в мире, где задки все же заметней. И про задки треплешь ты, а не я. Что Вернье мне не чужой, а Женька — никто, по крайней мере, теперь. Как зовут того писателя, не имею понятия, но размахивать кулачками? — когда пьеса сыграна, а театр снесен. Плюс к тому инсценировка всякий раз в новой редакции, — ты, в самом деле, не помнишь, как читала по ролям всей компании тогда-то и тогда-то? — лишь скромный Славик сбегáл на кухню ради чифиря или каркаде, чтоб вернуться без того и другого. Текстологи не отделят яхвиста от элохиста, — что было, что не было — где позднейшая вставка, где постыдное сновидение — и отчего в сегодняшнем варианте обошлась без фанерной перегородки, полосы света под дверью всю ночь, порнографиче­ского шепота с