Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000 - Юрий Михайлович Поляков
– Была.
– Представляешь, я вчера этому, из третьего подъезда, ну, у которого еще пудель ненормальный, дал на час. Вторые сутки пошли. Точно говорят: какая собака – такой и хозяин!
Башмаков, еще ощущая в ногах игольчатую слабость, взял кухонный табурет, отправился в коридор, достал с антресолей ящик с инструментами и нашел, погремев железяками, «накидушку», сохранившуюся с тех времен, когда он калымил на автостоянке.
– Спасибо! – сказал Анатолич. – Через полчаса отдам.
– Через полчаса не надо, – насторожился Башмаков. – Я скоро уеду. Завтра отдашь…
– Завтра так завтра. Спасибо!
– Назад опять через балкон полезешь или тебе дверь открыть?
– Давай через дверь. Я веревки для гороха натянул – неудобно перелезать. Чуть не свалился. А здорово я тебя напугал?
– Здорово…
Башмаков проводил соседа и закрыл дверь. Потом пощупал пульс.
«Напугал, полканавт хренов!»
Было время, они с Анатоличем частенько лазали друг к другу через балкон. Кстати, свой второй, неудавшийся побег Башмаков совершил именно через балкон – вышмыгнул, незамеченный, через квартиру Анатолича. И, уезжая в такси, злорадно воображал, как жена начнет искать его по квартире, пугаясь и недоумевая, куда же мог подеваться муж, вроде бы не отлучавшийся из дому.
Анатолич, тогда еще майор, и жена его Калерия, или просто Каля, появились в доме лет четырнадцать назад. До них в двухкомнатной квартире проживала изможденная женщина с сыном-алкоголиком Герой. Гера запивал раз в полтора месяца, тогда соседка звонила Башмаковым в дверь и строго предупреждала:
– Герка будет деньги занимать – не давайте!
Но он у них ни разу не занимал. Дважды среди ночи плачущая соседка вызывала Башмакова вязать забуянившего Геру полотенцами. Третий раз Олега Трудовича в качестве понятого вызвал милиционер. Скрюченный Гера неподвижно лежал на залоснившейся тахте, и лицо его напоминало зачерствевший плавленый сырок. Над покойником склонился врач. На столе стоял граненый стакан, покрытый изнутри коричневым налетом, как от крепкого чая, а рядом валялся шприц с иглой, затертой до желтизны. Размеченный рисками стеклянный цилиндрик и поршень были тоже грязно-коричневого цвета.
– Передозировка, – констатировал врач, распрямляясь.
– Подпишите! – приказал милиционер Башмакову и ткнул пальцем в протокол.
Было лето, и вскоре Башмаковы уехали в Крым по путевкам, которые, как всегда за полцены, достал Петр Никифорович. А когда вернулись, заметили: дверь соседской квартиры обита красивым темно-вишневым дерматином, перетянутым золотыми шнурочками. Башмаков разбирал чемоданы, ругая Дашку за то, что она забыла в пансионате свои новые пляжные тапочки, как вдруг Катя поманила мужа пальцем и выпроводила на балкон:
– Посмотри, Тунеядыч, тебе полезно!
– Ну повешу я тебе новые веревки. Повешу! – огрызнулся Олег Трудович.
– Нет, ты посмотри, что они сделали!
Собственно говоря, балкон у них с соседями был общий, разделенный посередине упиравшейся в потолок гипсолитовой перегородкой. Башмаков перегнулся через железные перила и заглянул к соседям. Прежде там ничего интересного не наблюдалось: все пространство было тесно заставлено импортными бутылками, которые в пункте не принимались, и только очень редко, раз в год, во двор приезжали на грузовой машине особые стеклотарщики и брали «импорт» по две копейки за штуку. Этого счастливого момента и дожидалась, пылясь, нестандартная посуда на Герином балконе.
И вот теперь вместо толпы пыльных емкостей, сбившихся, словно на какой-то свой бутылочный митинг, потрясенный Башмаков обнаружил совершенно иную картину. Он увидел новенький навесной шкафчик с зеркалом, небольшой столик, прикрепленный к стене, примерно как в купе поезда, а к перилам с внешней стороны были прихвачены специальными скобами длинные ящики, из которых торчали юные перышки лука. Но больше всего Олега Трудовича поразил установленный у противоположной панели верстачок с тисочками и точильным колесиком. Из специальных ячеек торчали инструменты – отвертки, плоскогубцы, сверла, напильники… Чтобы рассмотреть все эти чудеса получше, Башмаков основательно перегнулся через перила. Как раз в этот момент на балконе появился, насвистывая, коренастый белобрысый мужичок в синей майке и черных сатиновых трусах.
– Здравия желаю, – сказал он, заметив башмаковскую голову в своих владениях.
– Здравствуйте, – отозвался Олег Трудович, понимая, что вот так сразу исчезнуть неприлично. – С новосельем!
– Спасибо.
– Красиво у вас тут теперь стало…
– Теперь – да. Столько грязи пришлось перетаскать. Вас как зовут?
– Олег, – ответил Башмаков и смутился.
Ситуация и в самом деле комическая, ведь обыкновенно имя относится ко всему человеку в целокупности, а не к одинокой голове, торчащей из-за перегородки.
– А меня Николай Анатолич. Предлагаю по чутьчуть за знакомство! – Новый сосед открыл дверцу под верстаком, вынул оттуда початую бутылку «Старки», две рюмочки и тарелочку с солеными домашними сухариками из бородинского хлеба.
Башмаков простер на дружественную территорию руку, с благодарностью принимая рюмочку, они чокнулись и выпили.
– Видел? – с радостным укором спросила Катя, когда он вернулся.
– Да! – откликнулся Башмаков, стараясь не дышать в ее сторону.
На следующий день утром он столкнулся с Анатоличем у лифта – тот был одет по форме, с майорскими погонами и артиллерийскими крестиками в черных бархатных петлицах. Башмаков (он тогда работал в «Альдебаране») был в сером финском костюме с металлическим отливом, рубашке, галстуке и с портфелем. Анатолич уважительно покосился на портфель и спросил:
– А по отчеству как будете?
– Трудович… Странное отчество, правда?
– Нормальное отчество. У нас в дивизии зампотылу был армянин, Петросян… Так его вообще Гамлетом Дездемоновичем звали. И ничего… В воскресенье приглашаем вас на новоселье!
Узнав о приглашении, Катя разволновалась, затеяла пирог с яблоками, и хотя несколько раз звонила матери, консультируясь, пирог не задался, расползся по противню и не пропекся. В последний момент Башмаков был откомандирован в магазин за тортом, и ему повезло: только что привезли страшный дефицит – «Птичье молоко». Потерпев неудачу с выпечкой, Катя отыгралась на Дашке, надела на нее новенькое китайское платье, все в кружавчиках, и увенчала дочь таким огромным бантом, что при резком порыве ветра ребенка вполне могло унести, как на парусе. Потом жена долго не могла выбрать наряд для себя, советовалась с Башмаковым и дочерью. Олег Трудович порекомендовал золотистое платье, привезенное несколько лет назад Гошей из Стокгольма. Но оно было отвергнуто как слишком шикарное и нескромное для визита к соседям по лестничной площадке. Дашка настаивала на курортном сарафане с глубокой выемкой на спине и получила по попе за дурацкие советы. В результате был надет югославский брючный костюм.
Костюм этот добыла одна из родительниц на праздничной распродаже в своем учреждении и предложила его Кате, так как в нервной суматохе схватила не тот размер. Катя долго колебалась: сын обладательницы костюма был жутким лоботрясом, в полугодии у него вырисовывалась твердая «двойка» по русскому языку. Понятно, что, взяв обновку без переплаты, пришлось бы натягивать ему тройку. В конце концов Катя не устояла.
Потом они, как и положено семье, идущей в гости, оснастились коробкой с тортом, слюдяным кульком с тремя гвоздичками и бутылкой шампанского, в последний раз глянули на себя в зеркало (Катя, вздохнув, поправила Дашке бант, мужу галстук), пересекли лестничную площадку и нажали кнопку звонка рядом со свежеобитой дверью.
Открыла полногрудая, голубоглазая блондинка в облегающем вишневом платье с несоветским глубоким вырезом:
– Входите, пожалуйста!
Женщины мелькнули друг по другу взглядами, словно поединщики, мгновенно, по одним лишь им ведомым приметам оценивающие шансы противника. Кажется, обе молчаливо сошлись на том, что шансы примерно равны.
– Калерия, – сказала хозяйка, протягивая руку. – Можно просто Каля…
– Очень приятно… Катя.
– Ой, какая девочка! – Каля присела перед Дашкой. – Тебя как зовут?
– Дарья Олеговна, – заявила дочь, в ту пору именовавшая себя почему-то исключительно по имени-отчеству.
– А у нас для тебя дружок имеется. Костя, иди сюда! К нам тут такая хорошенькая девочка в гости пришла!
Никто не отозвался. Зато с кухни появился Анатолич в цветастом переднике:
– Стесняется. Потом придет. Катя, как вы относитесь к «Молоку любимой женщины»?
– Н-не пробовала… А что вы имеете в виду?
– Это вино такое – мы из Германии привезли.
Стол был отменный: несколько затейливых салатов, домашние соленья, заливная рыба, украшенная морковными звездочками, оранжево светившими из мутно-янтарной глубины подрагивавшего желе. Посредине раскинулся большой румяный пирог с белыми грибами. Башмаков не упустил возможность и глянул на жену с привычным упреком: вот ведь какие хозяйки бывают! Катя
