Американские девочки - Элисон Аммингер
– Нет. Я просто хочу домой.
– К сестре поедешь?
– Нет. Это не мой дом.
– К Дексу?
– Нет. Это не мой дом.
От осознания того, что мне некуда ехать, мне сделалось еще хуже. Прошлым вечером звонил папа, в радостном возбуждении от их с Синди помолвки и от «успешного», по его выражению, путешествия по Мексике. Он рассердился, что я использовала его кредитную карту, но не так сильно, как мог бы. Его слишком вдохновляло собственное будущее. А меня – нет.
Когда мама с папой расстались, на первых порах, пока папа находился в плаксивой и нуждающейся фазе, я была его лучшим другом. По воскресеньям мы целый день смотрели канал с киноклассикой, и папа рассказывал мне про старых актеров и объяснял, чем известен и почему важен тот или иной фильм. Как только объявилась Синди, все переменилось. Если я шла обедать вдвоем с папой, это расценивалось примерно как подписание мирного договора в мировом масштабе. Считалось, что я должна быть страшно благодарна, а Синди ведет себя немыслимо великодушно. А теперь я окажусь с ней в одной упряжке на веки вечные. Может, он ее уже и обрюхатил, но они придерживают новость из страха, что я тогда сбегу из дома навсегда. Вот почему, наверное, у папы теперь совсем нет денег. А в Атланте моим единственным уделом станет жизнь с мамой и Линетт в их доме, юдоли больных и странноватых.
Похоже, и мама, и папа, и сестра – все они умеют вот так взять и уничтожить любые отношения, а потом запросто перейти к новым, начать их выстраивать, при этом ожидая, что все страшно обрадуются. И устроят в их честь пир на весь мир. А как насчет меня? Я остаюсь лишь пережитком маминого второго брака, и только что меня номинировали на звание пережитка папиного первого.
– Анна, – сказал Джереми, – тебе явно как-то не по себе. Может, просто отвезти тебя обратно к нам на съемки?
Я утвердительно кивнула, потому что больше мне было решительно некуда ехать.
16
На моей последней полной неделе в Лос-Анджелесе Роджер снимал заключительные сцены своего фильма перед домом на Сиэло-драйв, раньше носившем номер 10050, а теперь – 10066. Туда вела длинная извилистая дорога, асфальт был испещрен паутиной трещин, походивших на вздутые вены. Пока мы наматывали один за другим повороты на пути наверх, шум транспорта внизу становился все более и более приглушенным. Рядом с воротами висел знак «Посторонним вход воспрещен», а на невысокой стене из красного кирпича был горделиво выложен новый номер огромными медными цифрами. Снаружи дом вполне походил на какой-нибудь недорогой и невзрачный особнячок в Атланте. Поместье, казалось, гордится своим новым образом, будто подначивая вас угадать, каким оно было раньше. От первоначального дома не осталось ничего, кроме столба справа от ворот, на который влез Текс Уотсон, чтобы перерезать все телефонные провода. Столб маячил как позабытый след убийств, как вбитый в землю кол в память о чудовищном прошлом, как случайный и последний свидетель.
Почти ничего из тех изысканий, которые я проводила для Роджера, в его фильм не вошло. Поскольку Чарльз Мэнсон «брюхатил девушек» примерно с той же частотой и с тем же чувством, как другие люди «сдают мусор в переработку», Роджер решил, что прямая отсылка пойдет только во вред. Декс, рассказывая мне о кинобизнесе, предупреждал об этом. По его словам, когда работаешь над фильмом – пишешь сценарий, собираешь и анализируешь материал или непосредственно участвуешь в съемках, – в любом из этих случаев ты должен отдавать себе отчет, что конечный продукт находится вне твоей власти. Если ты пишешь сценарий о Чарльзе Мэнсоне, то, будь любезен, не впадай в состояние шока, если в конечном итоге фильм получится про Вилли Вонку. И все равно меня не покидало ощущение, что я потратила кучу сил впустую. Однако Роджер выплатил мне 600 долларов сверху, что вместе с гонораром за появление в «Чипах» позволяло покрыть все долги и даже вернуться домой еще до конца лета.
Кино в итоге рассказывало о супружеской паре. Моя сестра с расквашенным лицом изображала жену, и зритель только под завязку узнавал, что напал на нее муж. На деле мужа в фильме почти не видать; в основном это просто голос, шепчущий за кадром, который, как поначалу кажется, принадлежит призраку или серийному убийце. Но не тут-то было: реплики говорил актер, появившийся во плоти только в последние недели съемок.
– Это будет как у Кассаветиса, – сказал Роджер. – Как в «Женщине под влиянием». Все время кажется, что она сумасшедшая и просто мечется туда-сюда, но на самом деле ее ломает, изматывает этот человек.
В фильме было три части: потусторонние сцены, когда призрачная версия моей сестры посещает места громких убийств Лос-Анджелеса; сцены, где версия Делии со сломанным носом пытается вести вроде бы нормальную жизнь, но у нее никак не выходит; и наконец заключительная часть с новым актером, мужем, когда зритель начинает понимать, что именно их брак, или союз иного рода, и есть самый настоящий фильм ужасов.
Финальная сцена фильма разыгрывается в автомобиле, припаркованном у бывшего дома 10050 по Сиэло-драйв. И «муж» чудовищно кричит на мою сестру, вставляет ей пистон не по-детски, так сказать. Он бранит ее за то, что она не умеет правильно готовить пасту, что иногда дышит с открытым ртом, поносит ее на чем свет стоит за всякую ерунду, которую люди, если живут вместе, обычно вообще не замечают или же плюют на это. Потом он переходит на ее внешность, вопит, что она стареет, что в ней может нравиться только лицо, но и оно уже покрывается морщинами и увядает. И когда он обрушивает на нее вот эту последнюю часть своего монолога, сестра – она вообще-то хорошая актриса, но не настолько, – начинает вся трястись, вот реально трястись. А потом – не знаю, как так получилось, – но из носа у нее течет кровь. Я думаю, она так старалась не расплакаться, что внутри у нее перемкнуло и кровь буквально заструилась по лицу, и вид у нее был настолько душераздирающий и страшный, что я даже забыла, что это всего лишь кино. Смотреть на это было совершенно невозможно. Я все ждала, когда Роджер крикнет: «Снято!» и прекратит весь этот кошмар, но его словно пригвоздило к месту, он окаменел. Камеры подъехали ближе. Сестра закрыла глаза, а ее киношный муж прошептал ей в ухо с безукоризненной жестокостью: «Слушай, сука, мне на тебя наплевать». Предположительно, именно это
