Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
9. Первая ночь
Как ты знаешь, мой отец Маалим Яхья был учителем. Он преподавал религию в той самой школе, где учился ты, хотя к этому времени он уже ушел оттуда и вы с ним никогда не встречались. Должен сказать, что он преподавал ислам как религию, а не как концепцию или философию религии. Возможно, в твои школьные годы такого уже не было.
Отец был настоящим богословом. Прежде чем перейти в государственную школу, он много лет преподавал в коранической. Он мог бы начать преподавать в коранической школе еще тогда, когда сам был мальчишкой, как только его наставники обнаружили, что он понимает священные тексты и достаточно умен, чтобы выучить их и объяснять юному поколению, в чем их сила. Нетрудно было распознать тех, кто одарен в этом отношении, и для некоторых из них знание слова Божьего оказывалось благословенным полем применения врожденных способностей. Они становились местными знаменитостями, их узнавали на улицах и приветствовали с известной долей иронии. Маалим Яхья был одним из таких необычных подростков. Сначала его ученость вызывала только добродушные насмешки, но, когда он превратился в юношу, к нему стали все чаще обращаться с просьбой вести молитву. Это была дань уважения, которую люди, не имеющие ни денег, ни власти, оказывали одному из своих: веди нашу молитву, а мы будем тебя почитать. Когда мой отец вел молитву, он произносил наизусть самые длинные и самые сложные суры без единой запинки и, насколько остальные могли судить, с идеальной точностью, а если кто-то из паствы просил его истолковать какое-нибудь место из священного текста, он выполнял эту просьбу без малейшего труда с подробными ссылками на все необходимые стихи и главы. Такой талант мог быть лишь даром свыше.
И дело тут не в одной начитанности — Маалим Яхья принадлежал к тому поколению, чье отношение к миру целиком строилось на религии и ее метафорах. Это не значит, что мой отец был невеждой со средневековым складом ума, хоть он и верил в существование зла как силы, принимающей форму враждебных духов, которые витают вокруг и осаждают слабых и нерешительных с целью их погубить. Он не знал ничего — или почти ничего — об учености и триумфах Европы и совершенно не интересовался историей ее лихорадочных войн и соперничающих наций, а потому не имел ни желания, ни возможности прибегать к ней ради исторических объяснений мира, в котором жили мы. Он знал о плодах неистовой европейской воли, как знал о них весь мир. Не обращал он особенного внимания и на то, что творилось под сенью других религий и у других народов, видя в них лишь странные далекие племена, бессмысленно копошащиеся где-то на сумеречных мировых окраинах. Все, что они там делали, касалось исключительно их самих. Если же надо было разрешить дилемму или вникнуть в суть какого-нибудь события, для этого всегда отыскивался подходящий пример в житии Мухаммеда и его спутников либо в житиях предшественников Пророка, мир ему и благословение. В трудах бесконечной череды ученых, наследовавших Пророку, тоже всегда можно было найти поддержку и опору. Как говорил мой отец, мы благодарны Богу за то, что в своей бесконечной милости Он открыл перед нами столько источников бесценных знаний.
Даже истории, которые Маалим Яхья рассказывал нам, детям, всегда приукрашивались отсылками к религиозной мудрости или просто были эпизодами из жизни Пророка. Отец говорил на такие темы без нажима, будто они не представляли собой ничего особенного и случайно приходили ему на ум во время беседы; он никогда не показывал намерения силком запихнуть что-то нам в глотку, хотя оно у него, конечно, было. Меня завораживала его бесконечная осведомленность — все непонятное он мог разъяснить неспешно и обстоятельно, снабдив свои доводы несколькими примерами. Правда, он часто уставал и вдобавок страдал от ужасных головных болей, так что порой я целыми днями дожидался удобного момента: задав отцу вопрос в неурочное время, я рисковал получить не тот роскошный исчерпывающий ответ, на который рассчитывал, а всего два-три брошенных вскользь слова.
Что именно? Тебя интересует, о чем я его спрашивал? Однажды я спросил, что означает его имя — Яхья. Это был период, когда происхождение имен не давало мне покоя. Отец любил подобные вопросы, потому что их можно было развернуть. Он сказал мне: так звали пророка, которого насрани[67] зовут Иоанн; имя твоей матери, Махфуда, означает «та, кого бережет Бог»; имя твоей сестры Суфии означает человека с чистым сердцем, как у суфия. Он объяснил, что меня назвали в честь Абдуллаха ибн Масуда, молодого пастуха, который стал шестым обращенным в ислам. Сказал, что еще в пору жизни Пророка этот необразованный пастушок сделался величайшим знатоком Корана и его самым прославленным чтецом и толкователем. Он рассказал мне о годах, проведенных Абдуллахом ибн Масудом в Куфе, о том, с какими еще мудрецами он там встречался, об их учениях и вкладе в богословие. Вот на что способна вера, сказал он; ей подвластны все судьбы людей, и она может возвысить самого смиренного из них до величайших и благороднейших достижений. Тебя назвали в честь великого человека, сказал он мне.
Странно, что с течением времени Маалим Яхья оказался учителем в государственной начальной школе для мальчиков, потому что сам он в детстве не ходил в такую школу и не учился на латинском алфавите. В первую очередь его привело на эту работу стремление выполнить свой долг перед обществом. Иначе он до конца дней кормил бы семью преподаванием в коранической школе и безропотно вел аскетическую жизнь религиозного наставника, довольствуясь крошечными взносами, которые родители платили за обучение своих детей слову Божьему, вкупе с
