Золотой ребенок Тосканы - Риз Боуэн
Мы шли вниз по деревне, пока не пришли к дороге, которая была обсажена кипарисами, затем двинулись по проселку через поля, мимо нескольких ферм, потом повернули обратно. Погода, доселе такая ясная и яркая, стала портиться. Ветер усилился, усложнив задачу несущим балдахин. Священнику тоже стало трудно сохранять свои облачения в порядке.
— Давайте помолимся, чтобы не было дождя, — предложила Паола. — Господь, надеюсь, не захочет наслать на нас дождь именно сегодня, после двух недель сплошных солнечных дней.
Мы прошли через виноградники и вернулись на дорогу, затем снова на площадь. Навес был перенесен на ступени церкви. Священник помолился и благословил нас. Оркестр заиграл мелодию, которая, видимо, была гимном, потому что все начали петь. Я поймала себя на том, что наблюдаю за поющими с восторгом. Это были простые люди, которые искренне верили. Я почувствовала приступ зависти, потому что никогда не испытывала такого чувства причастности к чему-то важному.
Гимн был допет. Люди стали расходиться. Я заметила, что отец Филиппо остался сидеть на своем импровизированном троне, и, воспользовавшись моментом, подошла к нему.
— Отец, я англичанка, — начала я. — Приехала сюда, чтобы узнать о моем отце, который был летчиком во время войны, и его сбили в этих местах. Он написал письмо сюда, адресованное Софии Бартоли, но никто в этом городе ничего о нем не слышал. Может быть, вы знаете что-нибудь об этом и можете мне рассказать?
Он улыбнулся мне со словами:
— Война… Такое трагическое время. Так много страданий. Так много напрасных смертей.
— Вы помните Софию Бартоли?
Он продолжал улыбаться.
— София? Такая милая молодая девушка. Как она печалилась, когда ее муж — как же его звали? Сейчас… Дайте мне подумать… Джованни? Нет, это был Гвидо, верно. Так вот, когда Гвидо не вернулся и она поняла, что он мертв.
— А насчет моего отца, — не отступала я, — британского летчика. Она никогда не упоминала его? Вы знали о нем?
Он нахмурился, пытаясь сосредоточиться.
— Вы не отсюда? — спросил он.
— Нет, отец. Из Англии.
— Англия. Вы проделали долгий путь. Языческая земля, где нет истинной веры.
Тогда я поняла, что его разум угасает. Он вспомнил Софию, но если она и рассказывала ему о моем отце, то воспоминания об этом давно утрачены. Я пыталась сообразить, что я могла бы спросить у него, чтобы пробудить его память, но в этот момент к нему подошли несколько горожан.
— Пойдемте с нами, отец. Мы отведем вас к вашему месту за столом. Мы уверены, что вы проголодались.
Отец Филиппо улыбнулся.
— Еда — единственное удовольствие, оставшееся старику, — вымолвил он, когда они помогли ему подняться. Он оглянулся на меня. — Это было так давно… — сказал он. — Воспоминания только и могут, что бередить старые раны. Иногда я весьма благодарен тому, что не могу многого вспомнить.
Глава 27
ХЬЮГО
Декабрь 1944 года
Приближалось Рождество. София сказала, что Козимо застрелил дикого кабана в лесу.
— Мы должны держать это в секрете, — поведала она, — потому что нам не разрешено иметь оружие, а если немцы найдут у нас кабана, его обязательно отберут. Они любят свинину. Но наши люди разделают зверюгу в лесу и принесут каждой семье в Сан-Сальваторе ее долю, чтобы у всех было немного мяса к празднику. И угадай, что я приготовлю? Это будет рагу из дикого кабана! В банке, которую ты мне дал, оказались томаты. Я так рада! А еще я испеку каштановый торт. Получится настоящий праздничный пир!
После того как она ушла, Хьюго вспомнил ее лицо, сияющее от радости. «Она находит счастье в такой малости», — подумал он и тут же обнаружил, что невольно сравнивает ее с Брендой, которую, казалось, ничто не могло тронуть. Он знал, что жена находила жизнь в Лэнгли-Холле очень скучной. Да и все графство тоже считала унылым. Но все же они проживали не посреди Сахары. Из Годалминга в Лондон ходил скорый поезд, и она, конечно же, ездила в столицу, ходила по магазинам и даже посещала клубы. Бренда много пила, любила разные коктейли, и он был уверен, что она употребляла кокаин. Она напоминала ему пойманную хищницу, томящуюся в клетке.
Хьюго изгнал ее образ из мыслей и вместо этого стал думать о Софии. Он хотел сделать ей какой-нибудь подарок на Рождество. Ему не удалось поймать другого голубя. С приходом настоящих холодов, особенно по ночам, когда подмораживало, птицы вообще стали попадаться на глаза очень редко. Ему было трудно согреться, даже когда он натягивал и собственную одежду, и одежду Гвидо и спал на овчине. Хьюго старался побольше двигаться днем и часами ковылял, копаясь в обломках. Бомбили на совесть. Мало что сохранилось, кроме стен часовни. Ему попадались страницы загадочных книг, настолько размытые дождем, что буквы были едва различимы. Он нашел почти целый молитвенник в потертом кожаном чехле.
Хьюго хотел было бросить его, но затем передумал. Ему показалось неправильным оставить такую вещь на верную погибель под дождем. Он поднял молитвенник и спрятал за пазуху летной куртки. Хьюго думал о том, какие еще ценные и редкие вещи пришлось бросить монахам, когда немцы изгнали их. София сказала, что немцы забрали картины из часовни. Он надеялся, что монахи успели прихватить с собой чаши и другие ценные вещи, потому что среди камней не было ничего такого. «Разве что еще несколько тел», — подумал он.
Хьюго возвращался назад, когда заметил, как на солнце сверкнуло что-то похожее на монетку. Он с трудом наклонился и поднял этот предмет, оказавшийся медальоном с изображением женщины в длинных одеяниях и с протянутыми руками, вокруг которой вились крохотные буквы каких-то слов. «Мадонна», — подумал он и понял, что теперь у него есть рождественский подарок для Софии.
Он вернулся в убежище и сидел, полируя медальон своей рубашкой, пока тот не засиял, почти как новый. Затем он пролистал страницы молитвенника. Последние листы были пустыми, бумага покрылась разводами. Он осторожно вырвал один из них и нарисовал маленькую рождественскую сценку для Софии: Святое семейство, пастухи и их овцы, вол и осел. Затем он добавил склон холма и Сан-Сальваторе на заднем плане. Хьюго остался вполне доволен результатом. Он сложил рисунок и, завернув в него медальон, спрятал в кожаный чехол молитвенника.
— Мне так жаль, что я не смогу зайти к тебе на Рождество, — посетовала София, когда навестила его в очередной раз. — Это будет просто невозможно. В Святую ночь мы
