Привет, красавица - Энн Наполитано
— Спасибо за портрет Алисы, но я его не повешу… — Уильям запнулся. — Не хочу.
Цецилия не обиделась; она разглядывала его с тем же вниманием, с каким ее малышка изучала дверную ручку.
— Что, слишком больно?
— Я ей больше не отец.
У Цецилии блеснули глаза — она была рада, что Уильям с ней общается.
— Ты по-прежнему ее отец. Причина твоего отказа — депрессия. И желание успокоить Джулию. Но это не значит, что ты не любишь дочь и не имеешь права видеться с ней.
Уильям рос в несчастливой семье, и его воспоминания о детстве были безрадостны. Он знал, что ребенка может сгубить присутствие в его жизни даже беззлобного отца. Сам он был сформирован родительским горем, точно ледником, что безмолвно ползет по равнине. Для Алисы лучше, если в ее мире будет только свет матери и ни капли отцовской тьмы.
— Я не хочу, — повторил Уильям.
Цецилия смотрела на него, будто оценивая.
— Интересно узнавать тебя после столь долгого знакомства. Ты принял смелое решение. Я не уверена, что правильное, но смелое. В духе Джулии.
Уильям почти улыбнулся ее верному замечанию. Бывшая жена всегда выступала в роли инициатора грандиозных планов и судьбоносных решений. Иронично, что без нее он сам сделал подобный шаг. Уильям едва не сказал, что ничуть не против портрета Джулии на стене, он его не обеспокоит. Брак их распался. На вокзале он распрощался с родителями, а в гостиной — с женой. Уильям был рад, что она уехала из Чикаго. Они оба расстались с прежней жизнью. Но он отринул мысли об Алисе и потому, естественно, отверг ее портрет.
— Я нарисую что-нибудь другое, — сказала Цецилия. — Имей в виду, ты отмечаешь Рождество у Сильвии, понятно? Она говорит, ты что-то бормочешь насчет побыть одному, но это невозможно. Наша семья и так уже чересчур скукожилась. — Она взяла портрет Алисы, стоявший у стены, повесила сумку на плечо и позвала дочку: — Пошли, горошинка.
Иззи вылезла из стенного шкафа. «Пересчитывала мои кроссовки?» — подумал Уильям. Он шагнул в сторону, чтоб дать ей дорогу, но девочка пошла прямо на него и уткнулась ему в колени, обхватила за ноги.
— Молодец, Из, — сказала Цецилия.
Иззи выпустила Уильяма и взяла мать за руку. Они ушли, а Уильям стоял посреди комнаты, пытаясь справиться с дыханием. Он не любил, когда к нему прикасались, и такого он не ожидал.
Уильям с трибуны наблюдал за тренировкой. Он не входил в тренерский штаб, просто помогал. В этом сезоне состав команды подобрался сильный, отличная обойма игроков. НБА была в экстазе от соперничества Мэджика и Бёрда[25], и университетские баскетболисты вдохновенно копировали их передачи без замаха. Тренировка проходила шумно: перепалки, восторженные вопли, когда кто-нибудь из игроков удачно выполнял пижонский финт.
Араш снабдил Уильяма папкой с расшифровками его летних бесед с игроками — по просьбе массажиста Уильям записывал их на диктофон. Сейчас Уильям заметил, что лобастый парень, обладатель самого высокого прыжка (тот самый, что сообщил о колотой ране), время от времени морщится и трогает плечо, болевшее, видимо, после недавнего вывиха. Некоторые игроки, травмированные в прошлом, избегали столкновений, опасаясь, наверное, снова получить сотрясение мозга. Днем Уильям наблюдал за игроками, гонявшими по площадке, а вечером перечитывал сведения о них, понимая, что при хорошей подготовке от него будет больше пользы. Вся эта информация бурлила в нем, порождая беспокойную уверенность, что он может послужить команде как никто другой. Пусть вклад его будет маленьким, почти незаметным, но он будет. Оставалось определить, что же это за вклад.
Уильям упорно перечитывал записи, хотя уставшие глаза уже с трудом различали слова, и в памяти всплывали примечания на полях рукописи. Вместе с другими пожитками, которые вскоре после выписки они с Кентом забрали из камеры хранения, рукопись покоилась в коробке, стоявшей в стенном шкафу. На боку коробки рукой Джулии было написано «Вещи Уильяма». Он был не готов спросить себя, хочет ли что-нибудь добавить в свой труд. Вспоминались только неуверенность в себе и тревога, словно он ступил на тонкий лед. Та же беспокойная нота слышалась в собеседованиях, словно он тревожился за состояние льда под ребятами: «В школе или на каникулах случались травмы? Насколько серьезные? Кто-нибудь оказывал помощь?»
В Рождество он появился у Сильвии, ибо знал, что иначе к нему прибудет кто-нибудь из сестер, а то и все они разом, и не хотел портить им праздник, заставив в снегопад ждать автобуса до студенческого городка. Уильям предпочел бы отметить Рождество вместе с Кентом, но тот уехал в Де-Мойн — знакомиться с родителями своей девушки. Уильям сознавал, что три сестры старались оставаться для него семьей, и он безмерно ценил их доброту, но понимал, что должен прекратить всякие отношения с ними.
Уильям четко представлял, какой должна быть его новая жизнь. Он будет анахоретом. Самый верный способ никому не навредить. Есть работа с баскетбольной командой, дружба с Кентом и крыша над головой. Основная часть его новой жизни будет проходить на баскетбольной площадке, где он станет помогать молодым игрокам не травмироваться, как он сам. Это будет хорошая жизнь, полная смысла и дружбы. Ему не нужны ни семья, ни родственники, и уж точно ему не нужна Сильвия. В автобусе, ехавшем в Пльзень, Уильям пообещал себе, что это его последний вечер с Падавано. Им будет лучше без него.
Уильям привез подарки — пожарную машину для Иззи и три одинаковых женских свитера, впопыхах купленных в магазине студенческого городка. Из-за елки в углу квартира казалась тесной, и Уильям пристроился возле открытого окна, где морозный воздух приятно холодил спину. По комнате ковыляла Иззи, чересчур взбудораженная, чтобы спать. Сильвия приготовила любимое рождественское блюдо Чарли — сэндвичи с индейкой. Сестры были рады собраться вместе, но то и дело кто-нибудь из них поглядывал на входную дверь. Уильям угадал их надежду, что каким-то чудом появятся недостающие члены семьи — Джулия с Алисой, Роза и даже Чарли. До сих пор Падавано никогда не отмечали праздники порознь, и теперь сестрам виделись призраки.
Уильям не спрашивал, но предположил, что Джулия не знает о его участии в праздничном семейном ужине. Он хотел извиниться, что из-за него девушкам опять приходится лгать старшей сестре, но потом решил
