Учебный плац - Зигфрид Ленц
Даже если они в крепости удивятся, что я пришел без зова, я должен его увидеть, должен с ним поговорить, не только чтобы узнать, что будет со мной, я должен также отменить то, что он решил и о чем распорядился или о чем намерен распорядиться. Клетчатая рубашка и серые брюки, в таком виде я могу к нему пойти, скорей всего, он сидит один в своей комнате, говорить с ним буду, только если он один, буду просить его, чтобы он не наделял меня ничем, ни участком земли, ни инвентарем — если только все это в самом деле правда. Но страх, страх говорит мне, что это правда, он что-то подписал в мою пользу, на свой страх я всегда мог полагаться. Пусть, кто хочет, идет по Главной дороге, а я пойду вдоль ветрозащитной живой изгороди, мимо клумб с розами я вмиг проскочу, а когда доберусь до рододендронов, меня уже будет не так-то легко заметить, рододендроны перед входом в бывший мой подвал частенько меня выручали.
Однажды на террасе собралось множество людей, они столпились, чтобы поздравить шефа, по крайней мере сотня празднично разодетых людей, окруживших его и желавших полюбоваться на крест с лентой. Крест за заслуги, которым его только что наградили, а я долго стоял среди рододендронов и мог с близкого расстояния все наблюдать, причем никто меня не обнаружил. И позднее, когда многие уже вошли в дом, мог даже подцепить с подносов немало лакомых остатков, и никто ничего не заметил.
Магда, вероятно, просто диву давалась. Из блюда с фруктами в передней я на этот раз, пожалуй, ничего не возьму, хотя Доротея мне разрешила, цветастые блюда и сегодня полны, желал бы я только знать, кто получает фрукты, когда они начинают гнить. Из зала доносятся голоса, голос Макса и этого Мурвица:
— Вы настаиваете на своем предложении, господин доктор?
— Я считаю, что это наиболее верный путь, господин профессор.
А вот и голос Ины, она предлагает чай и печенье. Всего лучше мне сразу подняться по лестнице и пройти по длинному коридору, где висят эстампы, эстампы дрока, дрока красильного, дрока колючего и дрока обыкновенного или ве́ничного; там, где висит германский дрок, находится его дверь. Я не стану спрашивать разрешения, просто постучусь и войду, а если кто до того меня задержит, скажу, что должен видеть шефа по неотложному делу.
В последний раз я был здесь, когда нас осадили галки; внезапно все небо потемнело от птиц, галдящее небо, опустившееся на наши участки, задиристое и бесцеремонное. И откуда только взялись все эти птицы, поначалу они только кружили и в неожиданных построениях вихрем проносились мимо друг друга, будто на маневрах, но внезапно опустились на молодые деревца, да так стремительно и в таком числе, что ветви под ними обламывались. Они спорили из-за веток, непременно желали сидеть рядышком, и в итоге их споров и веса все новые ветки сгибались и обламывались, что не выдерживало, то ломалось. Похоже, они задались целью опустошить наши участки, мне не удалось вспугнуть их, ни хлопая в ладоши, ни криком, ни размахивая руками, и я побежал к шефу, кинулся сюда наверх, всего один-единственный раз стукнул в дверь и его разбудил. Он уснул за письменным столом, но, увидев, что творится в питомнике, сразу сообразил, что надо предпринять: не взял ружья из стойки, а потащил меня вниз в сарай, где лежали несколько твердых блестящих блоков смолы, и, определив направление ветра, со мной вместе вытащил их наружу. Затем мы быстро установили несколько бадей и решеток, шеф облил блоки смолы бензином, и тут оно поднялось, сернистое облако, желтое и ядовито-зеленое, нет, оно не поднялось, а, клубясь, устремилось к посадкам, пронизав все вонючим туманом, и тысячи, и тысячи галок взвились и стали с гамом кружить над облаком, пока, последовав за своим вожаком, не улетели.
Кто-то быстрым шагом идет за мной следом, может, заметил, как я вошел, я просто пойду дальше, сперва вверх по лестнице, ведущей к спальням и большой детской Тима и Тобиаса. Это Магда, это ее фартук, с совком и веником она пробегает мимо меня к двери шефа, стучится и ждет.
— Пожалуйста, уберите это, — слышу я голос Иоахима, — все осколки, но осторожно, не порежьтесь.
Он не один, это ясно, сейчас нельзя говорить с шефом, нельзя спросить его о том, что касается только нас двоих, сейчас нет; лучше всего поскорее исчезнуть, дождаться другого случая, надеюсь, я сумею отсюда выйти незамеченным. Как прохладен морской трос, служащий здесь перилами, он уже потемнел от многих потных рук, на нем, подымаясь, удобно подтягиваться, но, когда спускаешься, он покачивается и коварно поддается. Двери, иногда мне кажется, обилие дверей служит лишь для подслушивания, каждый может подкрасться, навострить уши и узнать то, чего не знает никто другой; будь у меня собственный дом, настоящий дом, в нем имелась бы лишь одна-единственная дверь, чтобы входить и выходить, и еще, может, потаенная дверка для меня одного.
— Бруно? Это ты, Бруно?
Иоахим узнал меня со спины, я могу спокойно стать и обернуться, в его голосе не слышно упрека, нет даже удивления, он горько улыбается и протягивает мне руку.
— Я полагаю, ты хочешь видеть шефа, — говорит он, и я киваю и говорю:
— Я всего на минутку, хотел с ним поговорить.
— Тебе придется прийти в другой раз, — говорит Иоахим, — мне очень жаль, но у него сейчас врач.
— Болен? Шеф болен?
— Ничего серьезного, — говорит Иоахим, — всего лишь нарушение равновесия, общая слабость и нарушение равновесия. — Он хлопает меня по плечу и добавляет: — Это, надо думать, скоро пройдет. Ты же знаешь, его никакая хворь не берет, день-два покоя, и он будет опять здоров.
Как уверенно он меня уводит, даже не спрашивает, сам я захотел видеть шефа или шеф велел мне прийти, он берет меня под руку и тянет за собой, легонько припирая меня к стене, когда мимо проходит Магда с совком, полным осколков, и подносом, на котором стоят треснутый
