Что за девушка - Алисса Шайнмел

К моему удивлению, Джуни смеется:

— Отлично сказано. — Она поднимает руки, и я вижу, как они трясутся. — Определенно шатко.

Мы садимся в машину, но я не завожу мотор. Я где-то читала, что нельзя без разрешения прикасаться к тому, у кого была паническая атака, но не знаю, что еще делать, кроме как держать Джуни за руки и умолять ее дышать. Сейчас моя самая близкая подруга выглядит гораздо лучше, чем несколько минут назад, хотя все еще дрожит.

Джуни кивает в направлении трека:

— Я не слышала, что ты сказала.

— Я сказала, что хочу, чтобы Майка исключили.

Даже в машине, с закрытыми дверьми и окнами, слышно, как аплодирует толпа, когда бегуны встают на старт. Я морщусь. Больно думать, что люди на трибунах все еще не верят мне или, хуже того, верят, но недостаточно, чтобы не болеть за звезду команды.

— Майк все равно там, — говорю я, — все равно бежит. Они все равно за него болеют.

Я сглатываю, но комок в горле остается.

— Это еще не точно, — возражает Джуни. — Может, ему не дадут участвовать.

И упустят возможность победить наших главных соперников? Маловероятно.

— А может, после того, что ты сказала, он сам решил не участвовать, — добавляет Джуни с надеждой, хотя, кажется, сама не очень верит в свои слова. Мы обе знаем, что Майк никогда не откажется от состязаний. От возможности победить.

— Даже если он участвует, — наконец решает Джуни, — многие не будут за него болеть.

Я пожимаю плечами:

— Все хотят, чтобы наша школа победила.

— Никто не хочет победы такой ценой. — Джуни осекается. — Ну ладно, не никто, но многие не хотят, я хочу сказать. Я верю в это. Правда. Ты не просто так вышла на трек. Ты не просто так заговорила.

Я киваю, но мне все еще хочется плакать. Раньше я думала, что, когда побеждал Майк, побеждала и я. Мы были в одной команде. Я думала, что, когда зрители аплодировали ему, они аплодировали и мне тоже. Сейчас все наоборот.

Злость позволила мне встать перед толпой и сказать все, что я хотела. Злость помогла мне понять, чего я хочу. Но сейчас… Мое сердце больше не колотится. Все, что я чувствовала, забирая громкоговоритель у директора Скотт, — ярость, адреналин, — улетучилось. Как будто у меня было определенное количество энергии и она закончилась — как лопнувший шарик. Внезапно на меня наваливается страшная усталость.

— Что со мной не так? — По моему лицу текут слезы. — Почему я плачу?

— А что не так со мной? — вторит Джуни. — Почему я так запаниковала? Ты держалась молодцом, а я развалилась на куски, хотя это тебе делали больно. — Джуни откидывает голову и закрывает глаза. — Хотелось бы мне быть такой же сильной.

— Сильной? — с недоверием повторяю я. — Ты шутишь? Ты же сама сказала: я слишком долго не рассказывала про Майка.

— Нет, — твердо говорит Джуни. — Я была неправа. Я хочу сказать, конечно, мне бы хотелось, чтобы ты призналась раньше, но это потому, что мне больно думать, как долго он тебя мучил. Но все равно, ты рассказала директору Скотт. Ты постояла за себя, когда пришла в понедельник к ней в кабинет.

Я качаю головой:

— Только потому, что фингал сложно спрятать.

— Будь к себе снисходительней!

— Не могу, — объясняю я. — Честно, не знаю, сказала бы я что-нибудь, если бы можно было все скрыть.

— Но ты могла все скрыть! — настаивает Джуни. — Ты могла прикинуться больной и остаться дома, или замазать синяк консилером, или придумать какую-нибудь байку о том, как ты ночью врезалась в дверную ручку!

Я смеюсь, потому что всего пару дней назад эта дурацкая отмазка пришла мне в голову.

— Не все из нас такого роста, что дверные ручки приходятся на уровень глаз.

— Хочешь сказать, я коротышка? — Джуни притворно фыркает, но потом снова становится серьезной: — Ты могла и дальше его защищать, если бы захотела, но нет. По какой-то причине этот фингал стал для тебя последней каплей.

Я обхватываю пальцами запястье левой руки, как ее обхватывал браслет Майка:

— Почему я так долго ждала этой последней капли?

Джуни обдумывает мой вопрос.

— Не знаю. Может, потому что, несмотря ни на что, ты его любила?

Слезы наконец проливаются. Я его любила? Могла ли я любить того, кто причинял мне боль, кого я боялась?

С самого первого свидания я хотела с ним быть, и, может, отчасти поэтому мне кажется, что все, что случилось потом, — моя вина. Мне нравилось знать, что он выбрал меня. Мне нравилось чувство, которое я испытывала, когда все смотрели, как мы идем по коридору, рука в руке. Мне казалось, это и есть любовь.

— Я должна была возненавидеть его после первого раза. Почему я его не возненавидела? — Сложно говорить сквозь слезы.

— Я не знаю, — отвечает Джуни. — Я несколько месяцев скрывала, что мне больно. Что я сама себе причиняла боль. Я боялась, что подумают люди. Я боялась, что разочарую их.

Я киваю, вытирая слезы. Комок в горле как будто уменьшился.

— Я тоже боялась.

— А сейчас? — спрашивает Джуни.

Я кладу руки на руль, постукиваю по нему пальцами.

— Я знаю, что Майк на многое способен, — начинаю я медленно.

Если его не исключат, даже если он больше никогда не ударит меня, даже если мы больше никогда не останемся наедине, думаю, он может настроить против меня по меньшей мере полшколы. И это не считая тех, кто уже ненавидит меня за то, что я сказала сегодня.

Или он может постучаться ко мне в дверь, когда я окажусь одна дома. Раньше я думала, что он никогда бы так не сделал.

Раньше я думала, что он никогда бы меня не ударил.

— Если случится что-то еще, я не побоюсь об этом рассказать.

— Мне все еще страшно, — говорит Джуни. — Можешь представить папину реакцию, если бы он узнал, что я сегодня устроила?

— Он поймет, — начинаю я, но Джуни качает головой:

— Не поймет.

— Я даже не помню, как подошла к директору Скотт, как взяла громкоговоритель.

— Но ты все равно это сделала. Для того, чтобы решиться на что-то, когда тебе страшно, нужно больше храбрости, чем когда не страшно.

— А это значит, что ты тоже поступила храбро, когда пришла сюда. — Я тянусь через сиденье и беру Джуни за руку: — Храбрость бывает разная. И если твой папа этого не понимает, то он не понимает тебя.

Глаза Джуни блестят.

— Можно тебя кое о чем спросить? — наконец говорит она.

— О