Великое чудо любви - Виола Ардоне
– Фаусто, будь так добр, говори через домофон!
– Нет, Альфредо, я должен сказать тебе кое-что важное, – кричу я, протягивая в сторону его окна сжатый кулак.
– Что тебе надо? Что там такого срочного?
– Запомни на всю жизнь и всегда поступай, как я: стискивай зубы, Альфредо, стискивай зубы! – Я разжимаю пальцы и демонстрирую протез, который прятал в кулаке.
– Какая мерзость, Фаусто! И не стыдно тебе, в твоем-то возрасте?
Стерев с фальшивых зубов Эльвирину помаду, я сую их обратно в рот и, хохоча во все горло, топаю к двери, но тут слышу голос Альфредо:
– Поднимайся, шут гороховый, я кофе ставлю.
С тех пор, как здесь появилась Дебора, квартира Альфредо сияет чистотой, кругом ни пылинки. Умри он сегодня вечером, его сочли бы невероятно чистоплотным старикашкой.
– Кофе на ночь, Альфре?
– А, все равно не усну, сегодня до самого утра пальба будет.
Альфредо закручивает кофеварку, поворотом ручки включает газ и застывает, глядя на пламя. На кухонном столе лежит сегодняшняя газета, очки для чтения и карандаш, которым он уже успел обвести несколько статей.
– По-прежнему читаешь газеты? И как, бывает что интересное? Информация нынче – плод закулисных маневров рекламодателей и сильных мира сего. Новости – это танки, их бросают в прорыв, чтобы раскачать и пустить следом машину общественного возмущения, – я сажусь в кресло и начинаю перелистывать страницы.
– Только не помни, пожалуйста, я люблю читать свежую, хрустящую. Профдеформация, знаешь ли. Ты ведь в курсе, что я еще в профсоюзе?
– Позволь узнать, что ты там наподчеркивал? Какой напастью пугают нас сегодня: экстремальными холодами, засухой или тропической жарой?
– На что это ты намекаешь? Нет, милый мой, газеты нужно уметь читать. В местной хронике, например, можно откопать весьма интересные сюжеты. Вот, взгляни: почтальона арестовали за сокрытие писем. Похоже, он как раз наш район обслуживал.
– Да и плевать. Все равно по почте теперь ничего важного не приходит, даже квитанций не стало. Деньги снимают прямо со счета в банке, и уже не отмахнешься – если что, просто отключат свет.
– Совсем ты поистрепался, Фаусто! Бухтишь, как старый дед, все тебе не так…
Я, поднявшись, обхожу кухню, заглядывая в шкафы, выдвигая ящики, роюсь даже в кладовке: вдруг у него где на всякий случай припрятана пачка сигарет?
– Альфре, – говорю, – а не удовлетворишь ли ты мое любопытство: как давно мы знакомы?
Он, подперев рукой подбородок, задумчиво кривит губу:
– Это было самое начало восьмидесятых, я тогда гулял с Эльвириной подружкой и как-то вечером оказался у вас в гостях.
– О, помню ее!
– Кого?
– Да ту Эльвирину подружку. Шикарная была женщина.
– Ушла от меня к коллеге. Я уже в газете работал, а тебя недавно взяли в Бинтоне, и мы целый вечер обсуждали «твоих чокнутых», как ты их называл.
– Ага, меня как раз выперли из частной клиники в провинции Беневенто за попытку применить на практике то, чему я научился у Базальи в Гориции.
– И ты, конечно, тут же решил вылететь и из государственной лечебницы?
– Знаешь, Альфре, все-таки ты жутко неблагодарный тип! Даже ни разу не поблагодарил за успех своей карьеры! Помнишь, как-то утречком, когда Гадди лежал дома с бронхитом, я подтихую впустил тебя на территорию? Ты еще тогда притворился надзирателем, а камеру спрятал под халат.
– Успех, карьера? Да я из-за тебя местом рисковал! Сам-то помнишь, что было? Будто ад разверзся! Мои фотографии, разлетевшись по газетам и на телевидение, вызвали дичайший скандал.
Обмен воспоминаниями прерывает бульканье поднимающегося по медному катетеру кофе.
– Гадди тебя в женское отделение засунул, думал, так ты меньше дел натворишь, а ты умудрился ту девчонку найти.
– Когда ее история появилась в газете, Эльба стала символом нашей битвы: надо же, пятнадцатилетняя девочка, которая родилась и выросла в психиатрической лечебнице, хотя не подавала никаких признаков безумия!
Альфредо, почесав лысину, открывает дверцу серванта и достает две чашки.
– Должен тебе кое в чем признаться, Фаусто. Я ведь думал, между вами что-то было. И вроде как именно поэтому Эльвира вскоре ушла из дома. По правде сказать, зная тебя, все так думали. И когда Эльба, не объясняя причин, в день защиты диплома возьми да и исчезни, я, грешным делом, решил, что вы поссорились или что-нибудь в том же духе, – он, усевшись на стул, принимается дуть на кофе, я просто отставляю чашку на ламинированную столешницу. Мне так безумно хочется смеяться, неудержимым, заливистым, как у ребенка, смехом, что я хватаюсь руками за живот, а на глазах выступают слезы.
– Шутишь, Альфре? Хочешь сказать, жена меня бросила в тот единственный раз, когда я ей не изменял?
Альфредо глядит ошеломленно, чашка словно прилипла к губам. Я, всхлипнув, утираю глаза рукой.
– Хочешь знать, что у меня было с той девчонкой? Большая любовь, да-с, тут врать не буду. Любовь, какой люди, ее не испытавшие, и представить не в состоянии: любовь к идее, вера в то, что каждый – хозяин своей жизни, что даже из такого несчастного, забитого существа при желании может выйти психоаналитик. Помнишь, какими мы были? Бились за свои убеждения, не разбирая, верны они или нет! Чувствовали в себе силу сломать любые стены! Мыслили масштабно: хотели позакрывать все психушки, добиться признания открытых браков, совершить революцию, свергнуть капитализм!
– И оставили после себя только груду битых черепков.
– А нынешняя молодежь что после себя оставит, а, Альфре? Они даже на это не способны. Во что, скажи на милость, они вообще верят, в право на безлимитные гигабайты? Это и есть та свобода, к которой они так стремятся?
Альфредо поджимает губы и, запрокинув голову, допивает свой кофе.
– Для тебя, Фаусто, свобода – это дорога с односторонним движением: сгодится, но только если тебе на пользу. А что, если та девчонка ушла, осознав, что, проведя полжизни среди чокнутых, хочет наконец-то пожить со здоровыми? Об этом ты не думал? Что, если Эльвира полюбила человека, жить с которым не так утомительно, как с тобой? Если твой сын Дуранте…
Конца фразы я не слышу: его заглушает самый настоящий артобстрел, устроенный еще до полуночи каким-то нетерпеливым канониром.
Альфредо ставит грязные чашки в раковину и заливает водой:
– Дебора говорит, иначе фарфор не ототрешь.
Я, пожав плечами, направляюсь в гостиную. Он садится напротив,
