Великое чудо любви - Виола Ардоне
Я приглаживаю усы и, подчиняясь выработанному годами условному рефлексу, пытаюсь найти в кармане пальто пачку сигарет, но не нахожу: совсем вылетело из головы, что бросил курить.
– Вранье, – говорю я жене. – Но тебе-то, Эльви, почем знать, сколько в нем правды? А что, если сережка и в самом деле была именно той, с которой меня нашли? Что, если мой друг-ювелир сделал другую такую же, просто чтобы доставить мне удовольствия видеть их на тебе? Что, если я вырос в приемной семье, но никогда об этом не рассказывал, опасаясь, как бы ты и твоя буржуазная родня меня не осудили? Или, может, ты считаешь, что и о других знаешь только правду? Я вот сомневаюсь. У меня таких способностей нет, да, слушай, и ни у кого нет. Правда – всего лишь гипотеза, для ее проверки всей жизни не хватит.
Эльвира ощупывает свисающий из правой мочки крохотный бриллиантик в тусклом золотом круге. Так, ничего особенного, должно быть, заурядный подарок от Джанкарло.
– Знаешь, Фаусто, ты всегда отличался способностью запудрить мозги. Заговаривал меня до умопомрачения, и не меня одну – всех. Словами тебя не одолеть, ты даже собаку убедишь ходить на задних лапах. Но должна тебе признаться, все эти старинные предания меня нисколько не волнуют. Я лично всегда думала, что девчонка уехала просто потому, что встретила кого-то, может, даже влюбилась и постеснялась нам об этом сказать.
– Влюбилась? Ты о чем вообще?
– Ну, в тот последний раз у меня закралась такая мысль. Не спрашивай почему, считай это женским чутьем. Так что перестань уже себя казнить. Девочка последовала зову сердца, и ты не имеешь к этому ровным счетом никакого отношения. Ты не источник всего сущего и не высшая цель.
– Эльви! Эта шутка достойна начальника дорожной полиции Агостино Какаче!
– Лучше подумай о настоящем, Фаусто, о том, что у тебя еще осталось. Подумай о детях, о внуке!
– Дуранте общается со мной только в церкви. А Вера объявляется под окном, исключительно чтобы завезти юного шалопая, а потом провести вечер с любовником.
– С каким еще любовником? Как тебе вообще такое в голову взбрело?
– О, эти знаменитые курсы йоги вечером в среду, – усмехаюсь я, подмигнув.
– По себе о людях судишь, Фаусто. Как в стране чудес живешь.
– Ну почему же? Или, может, ты знаешь, чем она занимается вечером в среду?
– Знаю, но не скажу.
– Спешишь, верно? – это шпилька в ее адрес.
Эльвира смотрит на море. Ее точеный, как у греческой статуэтки, профиль тоже остался прежним.
– Она учится, Фаусто. Заканчивает университет.
– По-моему, ты ошибаешься. Так, самую малость.
– Остались только диплом и практика. Среда – как раз день практики.
– А по какой же специальности учится наша дочь, Эльви? Теория и техника вождения городских автобусов?
– Да психология же! Разве ты не этого хотел? И не надо мне сейчас про эдипов комплекс и прочую ерунду! Вера говорит, надоело работать водителем, но мне кажется, она просто хочет, чтобы ты ею гордился.
– Я гордился бы куда сильнее, заведи она любовника.
– Ну конечно: психфак должна была окончить Эльба, это ее ты выбрал себе в дочери.
– Да что такое, Эльви? Не передергивай! Разве не ты стыдилась сказать подругам, что твоя дочь двадцать лет водит автобус по маршруту Фуоригротта – Соккаво? И если ей пришла в голову мысль получить диплом, то ради твоего удовольствия! Кстати, я что-то не очень понимаю, почему в таком случае она на время своей стажировки привозит юного шалопая ко мне, а не к тебе?
– Говорит, спросила у него самого, а он ответил, что ему нравится, когда ты учишь его ругаться и плевать вниз с балкона.
– Вот еще! Ну, разве только когда увидишь Альфредо Квалью. Юный шалопай прекрасно научился попадать ровнешенько в центр его лысины.
Эльвира смеется. Люблю с ней спорить: толку никакого, но хоть посмеешься от души.
– А помнишь, Эльви, чем всегда кончались наши споры?
Ее щеки краснеют, но, наверное, это от холода, спустившегося, едва зашло солнце.
– Это была страсть, малышка. Мы были счастливы. А наш медовый месяц в стиле «Беспечного ездока»[48]? Не то что с этим твоим Сименоном[49], рыбьей душонкой.
Эльвира, словно скромная школьница, опускает глаза, поправляет прическу.
– Тебе завтра семьдесят пять, верно, Фаусто? Мне за семьдесят. Мы уже свою жизнь прожили, каждый по-своему. Счастливы, несчастливы – что значат для нас эти слова? Лично я счастлива, если нет проблем с пищеварением и поспать удается хотя бы пять часов в сутки. Я счастлива, если врач говорит, что заключение по-прежнему отрицательное. Я счастлива, если погода позволяет выгулять новое пальтишко, которое я купила в Кьяйе в самом начале сезона. От жизни нам остались только крохи, нельзя тратить их впустую.
Я нахожу в пушистом мехе шубы ее руку, такую миниатюрную: ногти коротко острижены, кожа усеяна темными пятнышками. Что ж, выходит, насчет Эльвиры ошибка вышла: она тоже изменилась, а я и не заметил. На этом бюсте высечено ее собственное изречение, всего пара простейших истин, однако их мудрость срабатывает куда лучше, чем мое полчище сомнений. Ручка Эльвиры остается в моей, и я в порыве нежности притягиваю эту женщину к себе, прижимаюсь губами. В один миг все будто начинается снова: задушевные прогулки, свадьба, та знаменитая ночь в занюханной гостинице на окраине Флоренции, дети, обеды с друзьями, измены, жуткие ссоры и нежнейшие примирения. И кажется, в этот миг возможно все, даже провести вместе новогоднюю ночь: купить у Джедже Ангельского личика последнего, уже совершенно размороженного сибаса, потушить в белом вине, а ровно в полночь зажечь бенгальские огни.
В вечерней тишине несколько раз пронзительно гудит клаксон. Обернувшись, мы видим, как впереди жмется к тротуару «Мазерати» Джанкарло. Эльвира снова смеется, а я резко отшатываюсь, отводя и руку, и губы. Опускается окно, чья-то рука знаком велит моей бывшей жене сесть в машину, и она спешит повиноваться, лишь косится тайком, прощаясь.
– Береги себя, малышка, – едва слышно бормочу я.
И возвращаюсь домой один-одинешенек, с перепачканными помадой зубами.
48
– Альфредо! Альфредо! Альфре! – кричу я, стоя на тротуаре под окном его квартиры на втором этаже, но он не слышит. – Квалья! Альфредо Квалья!
Несколько минут
