Кто виноват - Алессандро Пиперно
– Умираю от усталости, – сказал я, притворившись, что не расслышал.
Когда спустя несколько минут она вышла из ванной, на ней была ночная рубашка, если можно назвать так бесформенную футболку, едва доходившую до колен. Волосы опять собраны в монашеский пучок. Она пробежала к кровати и юркнула под одеяло, чтобы как можно меньше демонстрировать нелепое неглиже, худые белые икры и розовые пятки. При всем при том бежала она не настолько быстро, чтобы я не успел заметить: ноги у нее не совсем прямые, а над худыми коленками валиком нависает жир.
Она погасила светильник и пробормотала: “Спокойной ночи”, любезно добавив мое имя и фамилию.
Подобно вьющимся растениям, которые с приходом ночной прохлады оживают, щекоча ноздри сладострастными ароматами, так и Франческа, когда погас свет, в силу волшебного физиологического механизма и уж точно вопреки своей воле начала издавать характерный аромат, одновременно резкий и ванильный.
При мысли о том, что все подходит к концу, что фильм о самой бурной ночи в моей жизни завершается[53], по экрану бегут финальные титры, а вместе с ними затухают споры и мечты о благополучии, я чувствовал себя как рокер, который многие годы играл на разогреве, наконец-то добился успеха, и тут доктор объявляет ему смертный приговор. Так и мои усталые мысли толпились перед знакомой чащей, где царила неопределенность.
– Ты правда устал? – спросила Франческа, нарушая непривычную торжественность темноты, а я наконец-то понял, почему в американских фильмах на заднем плане всегда звучит пожарная сирена.
– А ты нет?
– Совсем не устала. Но не буду тебе мешать.
– Ты не мешаешь.
– Ну ладно… О чем ты думал?
Я ответил, что думал о Рики Нельсоне.
– О ком?
Об одном из любимых певцов моего отца, кумире подростков конца пятидесятых. Он умер в пожаре, который начался в кабине его частного джета, когда там курили травку.
– Tout se tient[54], — отозвалась она. – Вот видишь, тебя интересуют только курение и мертвецы. На самом деле ты тоже не хочешь спать, но отказываешься в этом признаться.
– Я не засыпаю без музыки.
– А еще говоришь, что у меня закидоны.
– Мне нужен плеер.
– Смотри, какая крутая игрушка. Вчера обнаружила.
Сначала она включила светильник, потом радио – громадный деревянный Pioneer, встроенный в стену над тумбочкой. Мало что на свете зачаровывало меня, как ее движения – резкие, быстрые, как хлопанье век.
– Радиостанция, целиком посвященная “Битлз”. Оригинальные версии и каверы.
Какая цивилизованная нация, какая чудесная страна! – ликовал я, пока вокруг разливалась медленная версия If I Fell в исполнении пары женских голосов. В подобной аранжировке песня стала похожа на обычную балладу, но какая разница.
– Признайся, крутая штука! – Франческа была явно горда собой.
Я не нашел ничего лучше, чем долго и со знанием разглагольствовать о том, как смело Пол и Джон гармонизировали мелодии.
– Окей, профессор, я не это хотела услышать.
– А что?
– Что это крутая штука.
– Окей, это крутая штука. Признаю.
– Ага, молодец. Что еще ты признаешь?
Ах, сколько всего еще я готов был признать! Но мне не хватало смелости. А ведь чего стоило признать, что мне не хочется возвращаться в Рим и что у меня разрывается сердце при мысли, что придется уехать из страны, где есть такие упертые радиостанции, которые передают только песни “Битлз”.
Бывают мгновения, когда безумная мысль о том, что судьба существует, кажется правдоподобной, мы решаем подчиниться загадочному порядку вещей, непостижимому замыслу, тому, от чего не уйти. Это объясняет, почему, когда спустя мгновение Франческа встала с постели, подошла ко мне и взмахом руки пригласила на танец, я не сумел увильнуть. Действуя против воли, скованный, почти напуганный, я не мог не заключить ее в осторожное, боязливое объятие, которое мое поколение называло “медленным танцем”.
Я впервые танцевал с девушкой, впервые прижимал к себе другое живое существо – не товарища по команде, не родителей или щенка лабрадора, которого, вопреки моим мольбам, мне так и не купили.
Не только танцпол был до смешного тесным, тем временем соединившая нас песня отзвучала, ее сменила мелодия, не годившаяся для медленного танца. Ну и что? Музыка, за которой я шел, звучала не снаружи, а внутри меня и, уверяю вас, будет еще долго звучать. Главное – не останавливаться в том, что мы начали, слушать бешено колотившееся сердце. Боже, какая Франческа была крохотная и нежная. Она незаметно распустила пучок и, словно раскрыв волшебный ларец, выпустила райский аромат. Конечно, это был запах ее кожи, а еще шампуня, – подумал я. Союз природы и промышленности способен творить чудеса.
Что до гигиены, я проклинал себя за то, что отказался во второй раз сходить в душ и за то, что наелся противных луковых колец. Была еще одна проблема, о которой в этом возрасте не думаешь. С каждым шагом мое мужское естество требовало все больше пространства, становясь все нахальнее и озорнее. Стыдливость нашептывала воспользоваться любым предлогом и разжать руки, но высшая, противящаяся мне сила, зов рода, убеждала отринуть сомнения. Пора было действовать, нет? Сколько секунд нерешительности у меня еще оставалось? Сколько неверных шагов я мог себе позволить? А она, моя маленькая партнерша, сколько еще сигналов готова была мне подать, прежде чем поставить точку и бросить меня ни с чем?
Полагаю, нет нужды объяснять: для меня это был классический “первый раз”, который становится вехой. Хотя бы поэтому я должен был хорошо его запомнить. Но это не так. Более того, боюсь, что важнейшие этапы той ночи безнадежно исказились после того, как я столько раз пытался о них написать. Спустя десятилетия легенда вытеснила историю, фантазия – воспоминания, афазия – красноречие, в итоге я заключил, что некоторые события случаются не для того, чтобы о них писали, а чтобы прожить их как можно лучше.
Раз уж мы дошли до этого момента, вновь попробую про него рассказать, отталкиваясь от немногих неоспоримых фактов. Начиная с самого очевидного: предприимчивость Франчески. Я честно не знаю, как еще это назвать: ее смелость превратила танец между неуклюжими подростками в нечто взрослое и рискованное; ее легкомыслие и безответственность подтолкнули нас к постели, раз и навсегда изменив мои взгляды на мир.
Как я мог полагать, что девушкам неведомы некоторые вещи, что они неспособны их желать? На деле сразу стало ясно, что, когда мы дошли до решающего момента, до ответственного испытания, некомпетентность проявила не она. То, как она запустила мне руки в трусы, позволив
