Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
«Почему вы не уходите на пенсию?» – много раз ласково спрашивал Марк, заранее зная ответ.
Старик начинал судорожно отряхивать поношенный синий пиджак: «У меня трое внуков, вы же знаете, Марк. Моя дочь, бедняжка, была вынуждена уйти от мужа. Такой, знаете ли, разбойник попался! И кто их теперь должен кормить? Конечно, ее папа, кто же еще? Вот я и кормлю».
Илья Семенович был единственным учителем, обращавшимся к старшеклассникам на «вы». Они привыкли к этому так легко, что, когда учитель случайно кому-то «тыкнул», дело едва не дошло до скандала. Но, как понял Марк, оговорка старика была только поводом.
– Не может еврей преподавать русскую литературу, – громко произнес в тот день Усольцев, едва за учителем закрылась дверь. – Не имеет права. Должны же быть хоть какие-то моральные нормы? Что хорошего он может сказать о русском писателе?
– Ты не Мандельштама имеешь в виду? Или, может, Бабеля? – раздался звенящий голосок Милы Гуревич, и Марк впервые взглянул на нее с интересом: смелая девочка и умница, но до чего же некрасива.
Вмешаться в разговор не тянуло. Все еще теплилась надежда, что о его происхождении никто не догадывается. Бахтин – это звучит почти по-русски… Он медленно перелистнул страницу учебника, потом еще одну и еще…
– Смотрел вчера «Формулу-1»?
Марк нехотя оторвал взгляд от окна. У его единственного друга всегда такой виноватый вид. Даже в его имени звучит скрытый порок – размягчение. Не кость, а Костя. Марк произносил имя друга с жалостливой ноткой и считал себя обязанным опекать маленького белоголового друга, щеки которого до сих пор сохраняли младенческую пухлость. Но сейчас Костя явно пытался примерить чужую роль и пожалеть Марка. Очередной разговор о евреях, как он полагал, давал ему это право.
– Не смотрел. – Марк громко захлопнул книгу, улыбнувшись тому, как отшатнулся приятель, и уже мягче спросил: – Чем там дело кончилось?
Костя мгновенно оживился и едва не потирал руки:
– Ты не представляешь! Шумахер с Хиллом оба вылетели с трассы. Это было что-то! Виноват, конечно, Хилл. Он врезался в Михаэля, выбил его, но и сам тоже заглох. Шумахер как выскочит из машины! Я думал, он Хиллу всю морду разобьет. Но, ты знаешь, он сдержался.
Костя подождал, что друг разделит его возбуждение, и неуверенно добавил:
– Помнишь, ты называл их Моцартом и Сальери? Похоже, Хилл сделал свое черное дело.
От сдерживаемого смеха у Марка напряглись все мышцы:
– Костик, он же не убил его, правда?
– Ну, еще этого не хватало! Ты слышал, говорят, Шумахер женился и собирается на пять лет оставить гонки, чтобы нянчить ребенка. Он что, совсем свихнулся?!
– Почему – свихнулся? Денег у него – куры не клюют.
– Но через пять лет кому он будет нужен? – беспомощно растолковывал Костя.
– Своему сыну.
– Ты шутишь? Марк, его же все забудут за это время!
Марк навалился грудью на парту и снизу заглянул в светлые глаза друга:
– Ты тоже забудешь?
– Я – нет.
– Вот видишь. И я – нет. А говоришь: все.
– Что ты решил насчет юридического? – немного помолчав, поинтересовался Костя. – Я уже точно буду поступать. Ты хоть думал об этом?
– Нет. Просто из головы вылетело.
– Значит, тебя туда не тянет. Если б тянуло, ты бы не забыл.
– А тебя тянет? Ты непременно хочешь установить мировой порядок?
– Издеваешься? Что плохого в том, что люди будут соблюдать законы?
– Скука будет смертная. Ты никогда не ездил в автобусе зайцем?
– Ну, при чем здесь это? Конечно, ездил.
– Но это ты не считаешь нарушением закона, правда? Это ведь такая мелочь! Зато деньги целы, и какие-никакие острые ощущения. А для какого-нибудь Брынцалова и миллион – мелочь…
– Постой, ты что, оправдываешь тот беспредел, что сейчас творится?!
В руке Марка, сжавшей плечо друга, было столько теплой уверенности…
– Да бог с тобой! Конечно же, нет! Но я люблю ездить без билета, понимаешь? И вовсе не потому, что мне жаль денег, на них мне плевать! Но если бы всех заставляли ездить бесплатно, я обязательно бы бросил мелочь в кассу.
Весь последний урок он то и дело ловил на себе недоуменный Костин взгляд и отвечал неизменно ласковой улыбкой. Равновесие было восстановлено. У малыша опять не хватило сил перетянуть чашу весов.
* * *
– Ужасное время – осень, – пожаловался учитель, когда Марк по привычке заглянул к нему после уроков.
После смерти отца не нужно было спешить, чтобы успеть захватить того между репетицией и спектаклем.
– Вы боитесь новых общественных катаклизмов? – рассеянно поинтересовался Марк, разглядывая иллюстрации пятиклассников к гоголевским «Вечерам на хуторе…»
Илья Семенович захлопнул журнал и протяжно вздохнул:
– Я боюсь, что мои внуки погибнут от холода. Им нужна зимняя одежда, по крайней мере старшему. Не может же он ходить в моем пальто! Ему тринадцать лет, он уже два раза влюблялся.
– О! – заинтересовался Марк. – И чем дело кончилось?
– А чем могло оно кончиться? Одна девочка уехала, потому что ее папа – военный, а их почему-то вечно швыряют с одного места на другое. Будто нельзя готовиться к войне, не бегая по всей России!
– А вторая?
– О, вторая! Эта заявила, что ей стыдно пройти с ним по улице, потому что он одет как голодранец. «А что? – сказал я ему. – Ты и есть голодранец. И я голодранец. Иначе и быть не может, ведь кругом одни разбойники. И твой папа – разбойник». Это я не вам, Марк, это я внуку так сказал. Теперь он ходит молчком и бессовестно мерзнет в курточке, у которой рукава ему чуть не до локтя.
– А он не обиделся, что вы так сказали про его отца? – осторожно спросил Марк, тщательно складывая рисунки.
– А почему он должен обижаться? Мои мальчики прекрасно знают, что их настоящий папа – это я, потому что я и люблю их, и кормлю, а не тот разбойник.
– Наверное, настоящим отцом может стать и совершенно посторонний человек? – Он выжидающе поглядел на учителя, но старик был занят мыслями о своих внуках.
– Я запретил ей просить помощи у этого разбойника, – пробормотал он, невидяще глядя на Марка.
Внезапно Марк подскочил и заговорил с несвойственным ему жаром:
– Послушайте, ему тринадцать лет? Значит, он меньше меня? Ниже ростом?
– О да, значительно ниже!
– Выходит, ему подойдет моя прошлогодняя одежда! Я очень вытянулся за этот год, мне все стало мало. Я вас очень прошу, возьмите внуку. Только не подумайте чего-нибудь…
«И побольше простодушия в глазах», – подсказал
