Королевы Нью-Йорка - Е. Л. Шень
– Значит так, Эверет Хоанг, – говорит она требовательным тоном Ариэль, – если кому и есть место в театре – так это тебе. Поэтому сейчас ты съешь еще немного мороженого, а потом я расскажу тебе, какой у меня план.
Она подводит меня обратно к кровати.
– Ешь, – приказывает она с такой настойчивостью, что я немедленно, не смея возражать, принимаюсь поглощать вишню с карамелью. Мороженое немного остужает мой мозг.
Как только я приканчиваю мороженое, Джиа заявляет:
– Даю тебе ровно одну неделю на купание в жалости к самой себе.
Я морщу нос.
– А потом? Я брошу театр и внезапно захочу пойти в инженеры?
– Нет, глупышка. Потом мы что-нибудь сделаем. Выступим против системы.
– Против системы, – повторяю я.
– Ты сказала, что проблема была не в одном человеке, – говорит Джиа. – А в нескольких. Это ментальность. И нам нужно эту ментальность побороть.
– Окей, но борьба с ментальностью, кажется, та еще задачка.
Джиа бросает в меня подушкой и чуть не попадает в мою драгоценную миску, полную розовой теперь уже жижи.
– Ладно, – сдаюсь я, – будем бороться с системой. И в чем заключается план?
Джиа забирает у меня растаявшее мороженое и выбрасывает его в мусорный пакет, который, разумеется, принесла с собой. Но после этого печально ссутуливается.
– Ну… Конкретного плана у меня пока нет, – признается она, – но я что-нибудь придумаю. Вот почему нам нужна Ариэль.
Я воздеваю руки к потолку.
– О, всемогущая Ариэль, мы нуждаемся в твоей мудрости!
– И в твоих презентациях в «Пауэрпойнте»!
Мы изображаем рыдания, но все заканчивается рыданиями от смеха, и мы катаемся по постели среди подушек и шоколадных капель.
Когда мы умолкаем, чтобы отдышаться, Джиа вновь становится серьезной.
– Эверет, ты звезда, – говорит она, – и никто этого у тебя отнять не сможет.
Я робко улыбаюсь и кладу голову ей на плечо. Мне так хочется ей верить.
35
Ариэль
Океан сегодня синий как никогда. Из окна своей комнаты я наблюдаю, как вздымаются и опадают волны. Пеной бурлят на песке и уползают восвояси. Сегодня они не свирепые. Совсем не кровожадные.
Хаджин и Карл звонят мне раз в пару часов, проверяют, как я. Они как две стороны одной медали. Карл со своими рассказами о чудаковатом фотографе и влюбленном визажисте, которых он только что повстречал на масштабной съемке в Осаке. Хаджин с ее попытками создать женский серф-клуб. Она хочет, чтобы я вступила туда, но я слишком занята: изучаю пастельные украшения сестры, разложенные в ряд у меня на постели. Я предлагаю подписать созданную Хаджин петицию.
В дверь стучат.
– Можно.
Заходит имо – у нее в руке дымящаяся чашка с традиционным корейским чаем и золотистая коробка под мышкой.
– Ариэль, – говорит она, – как дела?
Сегодня утром имо уже задавала мне этот вопрос, когда мы завтракали яичницей и фруктами. Я знаю, что тетя переживает. Каждый день она слышит, как я плачу. После того вечера на пляже слезы все текут и текут.
Я убираю ожерелья и браслеты в мешочек.
– Все хорошо, – отвечаю я и принимаю у тети горячий чай, – спасибо.
Корейский чай гораздо слаще американского. У него насыщенный вкус. Я сижу на кровати, а имо ставит коробку на мой письменный стол. Она поворачивает кресло, чтобы сесть лицом ко мне, у нее за спиной океан.
– Где Хаджин и Карл? – спрашивает она.
– Гуляют. – Я пожимаю плечами.
– Ясно.
Имо теребит серебряные кольца на средних пальцах. Ее взгляд направлен в пол. Я слышала ее ночные разговоры с уммой и аппой. Ее шепот во тьме. Вот и все. Сейчас она скажет, что мне пора домой. Скажет, что уже созвонилась с родителями и забронировала мне билет.
Но тетя говорит другое.
– Я хочу рассказать тебе одну историю.
Лицо у нее каменное. Красная помада в уголках губ стерлась.
– Какую? – спрашиваю я, отпивая чай.
Имо кашляет в шифоновый рукав.
– О твоей матери, – отвечает она.
– Я не хочу слушать истории об умме.
Я и так знаю все, что нужно. Она выбросила мою сестру за борт, как тухлую рыбу, отдала ее акулам на съедение. А потом они с аппой нарисовали идиллический портрет нашей новой семьи, в которой нет места страсти, приключениям и девушкам, которые не хотят жить в заданных рамках.
– Прошу тебя, Ариэль. – Голос у тети точно как у мамы. Только добрее, не такой злобный.
Имо без всяких возражений позволила мне прожить у нее в квартире несколько месяцев. Не запрещала мне слоняться по незнакомому городу и всегда ждала меня дома с тарелкой жареной рыбы и кимчи. Я смотрю на синеву – ту, что у нее за спиной. Я стольким ей обязана.
– Ладно, – соглашаюсь я.
– Спасибо.
Я ожидаю, что имо заговорит о каком-то из их телефонных звонков, но она рассказывает мне о корейском национальном конкурсе правописания по английскому. Умма о нем упоминала. Она любит хвалиться своим хорошим английским. Она очень быстро выучила его еще в Корее. Видимо, такие хорошие отметки у меня благодаря ее генам.
Имо рассказывает, что однажды они с мамой обе получили возможность поучаствовать в конкурсе. Имо было десять. Умме – двенадцать. На протяжении двух лет умма значилась действующим чемпионом школы по правописанию. Зимой, за год до того, ее чуть не отправили в Сеул на национальную олимпиаду. Бабушка с дедушкой гордились способностями уммы к английскому. Пригодятся для жизни в Америке, говорили они. Такое достижение поможет ей попасть в Гарвард. У имо с правописанием было куда хуже. Зато амбиций – хоть отбавляй.
– Как у Беа, – говорит имо.
Всегда готовая показать, на что способна, имо зазубрила гигантский список слов и поразила бабушку с дедушкой тем, что выиграла конкурс по правописанию среди одноклассников. Это означало, что им с уммой предстоит соревноваться друг с другом. Их родители думали, что имо просто повезло – чего сама имо не отрицает. Врожденной грамотностью, как у уммы, она не обладала. Не заучивала латинские корни по словарю. Но в ней жил азарт. Такой мощный, что она все уши прожужжала умме. Имо повторяла слова, пока они с мамой обе не вырубились в своих одинаковых кроватях.
В день конкурса имо и умма побеждали в раунде за раундом, безошибочно называя буквы в таких словах, как «ментоловый», «великодушие» и «аэробика». Конкуренты отваливались один за другим. К финалу остались только умма и имо. Две сестры, которым предстояло побороться за выход в следующий тур в Кванджу[69].
– Сначала был мой ход, – рассказывает
