Королевы Нью-Йорка - Е. Л. Шень
Итан врывается ко мне в комнату в трениках и растянутой футболке – он ушел с друзьями на игру, как только мы вернулись домой. Брат отрывается от телефона и вбирает мой жалкий вид.
– Йоу, – говорит он, – сюрприз: к тебе гости.
Я сажусь. Наверное, Джиа наконец приехала. Но когда Итан открывает дверь шире, в комнату заходит вовсе не Джиа. А моя мать.
Я роняю шоколадные капли, и они рассыпаются по всей постели.
– Мам?
Она выглядит эффектно, как всегда: голубой тренчкот и чулки, несмотря на то что на улице миллион градусов жары. Мама снимает темные очки модели «кошачий глаз» и поднимает с ковра шоколадную каплю, скатившуюся с постели.
– Эви, – говорит она, – что с тобой стряслось?
Я пожимаю плечами.
– Не знаю. Моя жизнь разбита вдребезги, и меня, вероятно, ненавидит весь штат Огайо.
– Ах вот что, – отвечает мама, – моя маленькая примадонна в своем духе.
Итан, до сих пор маячащий в дверях, качает головой и уходит к себе в комнату. Его способность игнорировать меня – пожалуй, лучшее его качество. Шон на это не способен, поэтому все время мутузит меня по плечу. Хорошо, что второй мой брат сейчас в Лос-Анджелесе, претворяет в жизнь мечту, работая интерном в техностартапе.
Я откатываюсь в сторону, чтобы маме было где сесть, но она так и стоит рядом, с серьезным видом собирает шоколадные капли и ссыпает их обратно в контейнер.
– Ты же вроде сейчас в Атланте должна быть? – спрашиваю я.
Мама улыбается уголками губ.
– Да, но я вернулась пораньше, когда узнала о случившемся. Итан сообщил мне. А потом позвонили из «Люшеса Брауна», но я им сказала, что твое обучение уже оплачено полностью, так что пусть не жалуются. А еще тот, с кем я общалась, был ужасно груб и снисходителен, и я не стала сдерживаться в выражениях.
Я улыбаюсь во весь рот. Мама умеет быть по-настоящему крутой. Мне не верится, что она прилетела с другого конца восточного побережья, чтобы просто полюбоваться на дочь в ворохе одеял, которые усыпаны чем-то похожим на какашки. Это почти компенсирует все те мюзиклы, которые она пропустила, потому что у нее были дела. Мама подходит ко мне и приглаживает разлохматившиеся волосы. Она так делала, еще когда я была совсем мелкой, – успокаивала меня, когда я вопила из-за того, что не получила желаемое. Но сегодня все иначе. Я, конечно, в восторге, что мама здесь, но погладить меня по голове недостаточно, чтобы исправить то, что происходит в «Люшесе Брауне» – и вообще в театральном мире, если уж на то пошло.
– Завтра я встречаюсь с папой в Париже, – говорит мама. – У нас будет пара мероприятий в магазине, и мы должны посетить один банкет. Улетаю завтра утром. Хочешь со мной?
– Куда? В Париж?
– Да. Тебе надо взбодриться. Поедим багеты, сходим в Лувр, на шопинг. – Мама дотрагивается до моего подбородка алым ногтем. – Ну, знаешь, стандартный набор.
Это очень соблазнительное предложение. Хлеб и сыр бри идут в списке моей любимой еды сразу после мороженого, и, готова поспорить, я смогу подобрать себе в «золотом треугольнике»[67] пару туфель и новую сумочку. Но мысли о турбулентности, папе в наушниках, бесконечно обсуждающем сделки по телефону, и маме, повторяющей «о, Эви, моя примадонна», не вызывают во мне особого энтузиазма. И несмотря на то что из Огайо я бежала, больше мне никуда мчать не хочется.
– Звучит приятно, – говорю я, – но я, пожалуй, немного побуду дома. Досмотрю пропущенные эпизоды сериалов. Напомню Уоткинсу, кто его любимый член семьи.
Мама смеется.
– Хорошо, как хочешь. Тогда я вернусь через две недели, ладно? Когда все эти собрания закончатся, мы с тобой серьезно обо всем поговорим.
Мама никогда в жизни не предлагала мне о чем-либо серьезно поговорить. Я притягиваю ее к себе и обнимаю, сминая свежевыглаженные рукава тренчкота.
Она гладит меня по голове.
– Я тебя люблю, Эви.
– И я тебя, мам.
И тут в дверь опять кто-то стучит.
– Привет, – доносится из коридора, – это Джиа. Можно войти?
Наконец-то она здесь.
– Конечно, – отвечаю я.
Джиа неуклюже вваливается в комнату, потому что у нее в руках примерно пятнадцать пакетов. Веснушек на щеках больше, чем когда-либо, кожа загорела под беспощадным нью-йоркским солнцем.
– Здравствуйте, миссис Хоанг, – здоровается она с мамой, и та, махнув, исчезает в коридоре. Джиа поворачивается ко мне. – Прости, что опоздала. Я поговорила с Акилом, потом мама попросила меня подежурить за стойкой хостес пару минут, потому что Сиси расхулиганилась, но те минуты превратились в час, и я в конце концов сказала ей, что мне надо идти, и, к моему удивлению, она меня отпустила. В общем, вот она я.
Я в жизни не слышала, чтобы она так тараторила. Пока я перевариваю ее слова, она раскладывает пакеты на ковре.
– Погоди-ка. Ты поговорила с Акилом? Вы наконец помирились? – Я закидываю ее вопросами.
Джиа улыбается во весь рот.
– Да, у нас все отлично. Но я не хочу о своих делах разговаривать. Давай о твоих поговорим.
Она вытаскивает из пакетов бесчисленные ведерки с мороженым, картонные миски и пластиковые ложки и примерно сотню салфеток. Я изучаю ассортимент. Вот вишня с карамелью, вот мятное с шоколадной крошкой, а вот двойная карамель с шоколадом – все, что я люблю.
– Я подумала, что ты захочешь всего понемногу, – объясняет Джиа, снимая крышки с ведерок, – но упор сделала на шоколад, конечно. И это не только от меня. Ариэль оплатила большую часть. Она очень грустит, что сейчас не с нами.
На глаза наворачиваются слезы. Кажется, у меня лучшие подружки на всем белом свете. Джиа передает мне миску, куда положила по шарику каждого вкуса. Вишня и шоколад тают во рту – идеальный союз вязкой
