Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Маре достался «люкс» – каморка размером с тюремную камеру с крохотной ванной. Почти все свободное место занимали две узкие кровати, возле которых примостились два деревянных стола.
– Ну что ж, – сказала я, – уютненько.
Мара села на ближайшую кровать – такая юная и напуганная, что у меня сердце сжалось.
Джонни уселся рядом, и сходство между ними стало еще заметнее.
– Мы тобой гордимся, – сказал он.
– Вот бы узнать, что она сейчас сказала бы. – Голос у Мары дрогнул, и я села рядом с ней с другой стороны.
– Она бы сказала, что жизнь полна радостных неожиданностей, и посоветовала бы сполна насладиться студенческой жизнью.
Дверь открылась, и мы обернулись, ожидая увидеть соседку Мары. На пороге стоял Пэкстон с букетом темно-фиолетовых роз. Теперь пряди у него в волосах были выкрашены в ярко-алый, а цепей на нем висело столько, что и Гудини не выпутаться. Увидев Джонни, он замер.
– Ты кто? – Джонни поднялся.
– Это мой друг, – сказала Мара.
Происходящее я видела словно в замедленной съемке – гнев и тревога Джонни, отчаяние Мары и высокомерие Пэкстона. Мара бросилась к отцу, схватила за руку.
Я встала между Джонни и Пэкстоном.
– Джонни, – строго сказала я, – этот день принадлежит Маре. Она на всю жизнь его запомнит.
Джонни нахмурился. Я видела, как он пытается подавить гнев. Времени на это ему потребовалось больше, чем я ожидала. Наконец он медленно отступил.
Пэкстон наверняка почувствовал себя победителем, а вот Маре реакция отца явно не понравилась. Было заметно, чего стоит Джонни притвориться, будто на Пэкстона ему плевать.
Мара подошла к Пэкстону и встала рядом с ним. Так ее «готичность» еще сильнее бросалась в глаза. Высокие и худые, они напоминали пару ониксовых подсвечников.
– Ну что ж, – весело сказала я, – пойдемте обедать. И ты, Пэкс, присоединяйся. Устрою Маре час воспоминаний. Покажу библиотеку, где учились мы с ее мамой, наше любимое место и факультет журналисти…
– Нет, – перебила меня Мара.
– Что – нет?
– Не нужна мне прогулка воспоминаний! – С такой дерзостью она еще никогда со мной не разговаривала.
– Я… Но почему? Мы же все лето столько об этом говорили.
Мара взглянула на Пэкстона, и тот ободряюще кивнул. Желудок у меня сжался. Значит, это с его подачи.
– Мама умерла, – пугающе ровно произнесла Мара, – и нет смысла все время это ворошить.
Меня словно парализовало.
– Мара… – начал Джонни.
– Слушайте, спасибо, что вы меня сюда привезли, но мне и так сейчас тяжело. Давайте на этом закончим?
Интересно, Джонни это задело так же сильно, как меня? Или родительство позволяет тебе нарастить вокруг сердца панцирь, которого у меня нет.
– Конечно, – мрачно согласился Джонни.
Не замечая Пэкстона, он обнял дочь, так что Пэкстону невольно пришлось посторониться. В янтарных глазах полыхнула ярость, но Пэкстон тотчас же подавил ее – знал, что я не спускаю с него взгляда.
Это я во всем виновата. Я потащила Мару к доктору Блум, где она познакомилась с этим явно проблемным парнем, а когда Мара рассказала мне о нем, я вроде как одобрила ее выбор. Мне следовало защищать ее, а не потакать ей. А обнаружив, что она с этим парнем спит, надо было сразу же рассказать Джонни. Кейт я бы непременно рассказала.
Пришла моя очередь прощаться. Мне хотелось сказать все те слова, которые не успела сказать, и я снова разозлилась на свою никчемную мамашу – будь у меня перед глазами нормальный пример, я бы знала, как правильно себя повести.
Во взгляде Мары читалось с трудом сдерживаемое раздражение. Она ждала, когда мы уйдем, оставим их с Пэкстоном наедине. Неужто мы просто бросим ее в этом огромном университете – оставим эту юную девочку, которая режет себя, наедине с парнем, который красит глаза и носит бижутерию в форме черепов?
– Может, тебе лучше было бы пожить этот семестр у меня? – неуверенно предложила я.
Пэкстон издевательски хмыкнул, и я чуть не отвесила ему оплеуху.
Мара наградила меня слабой улыбкой:
– Спасибо, я вполне способна и одна жить.
Я обняла ее и тут же отпустила.
– Ладно, звони, не пропадай, – грустно сказал Джонни. Потом взял меня за руку и решительно оттащил от Мары.
Слезы застилали глаза, я спотыкалась. Раскаяние, страх и тревога смешались. Опомнилась я в баре – рядом сидел Джонни, а вокруг нас юнцы вовсю посреди дня наливались коктейлями.
– Ужасно, – сказал Джонни. – Даже хуже, чем просто ужасно.
Я заказала текилу.
– Когда она успела подружиться с этим придурком?
Меня затошнило.
– На сеансах групповой терапии.
– Чудесно. Не зря деньги потратили.
Я залпом осушила стопку.
– Если бы Кейти жива была, она бы знала, как поступить.
Джонни кивнул и заказал нам еще выпить.
– Давай найдем тему повеселее. Расскажи-ка, как там твой шедевр продвигается.
Вернувшись домой, я налила себе большой бокал вина и принялась ходить из комнаты в комнату. Я не сразу осознала, что ищу Мару.
Унять тревогу не получалось, даже второй бокал вина не помог. Надо что-то предпринять. Высказаться.
Книга.
Я ухватилась за эту идею. Что написать, я точно знала. Открыла лэптоп.
Я никогда не умела прощаться. Этот недостаток у меня с самого детства и доставляет мне особые мучения, учитывая, как часто в нашей жизни случаются расставания. Наверное, началось все тоже в детстве – ведь там все начинается, верно? Я вечно ждала, когда вернется мама. Сколько раз я уже об этом упомянула в мемуарах? Придется, видно, почистить текст. Вот только стерев предложения, от правды не избавишься. Моя привязанность к дорогим мне людям граничит с безумием. Именно поэтому я и не рассказала Джонни про Мару и Пэкстона. Я боялась огорчить его, потерять, но давайте начистоту: он для меня и так уже потерян, правда же? Я потеряла его, когда Кейти умерла. Я знаю, что именно он видит, когда смотрит на меня, – меньшую часть, оставшуюся от дружбы.
И все же мне следовало сказать ему правду. Поступи я так – и, возможно, прощание с Марой не ощущалось бы таким угрожающе бесповоротным.
Рождество 2008-го началось с сюрприза.
Прошло всего три месяца с тех пор, как Мара переехала в общежитие, и за это короткое время жизнь у всех нас изменилась. Я вовсю работала над книгой – много страниц в один присест мне написать не удавалось, зато я все легче находила нужные для моей истории слова. Это новое занятие придавало мне сил, наполняло смыслом пустые дни и ночи. Я превратилась в своего рода отшельницу, одну из тех женщин средних лет, что живут, отстранившись от всего на свете. Из
