Первое поле - Александр Васильевич Зиновьев
– Засмоли. Они дыма боятся, – и показал: дунул дымом на руку, где топтались комары, и они тут же улетели.
Матвей прикурил от Николая и стал дымом пугать насекомых. Вспомнил, как совсем пацанами баловались подобранными у урн окурками. Как было во рту неприятно и противно, но быть как взрослые, подражать было сильнее. Но Матвей не приучился, и поэтому пыхать на комаров дымом было неприятно, но зато какой эффект! На пятый день Матвей случайно затянулся. Было поперхнулся, но откашлялся и не забросил. А когда в конце месяца случайно узнал (Гаев подводил итоги), что накурил на шесть рублей с копейками, решил, что ничего страшного. Все курят, а он что, рыжий, что ли.
Когда костёр распалился, каюр бросил в него приготовленный мокрый, из земли мох и такие же мокрые порубленные коряги, и из костра повалил дым. Олени, как дети, тут же головами, опустив их, потянулись к струям дыма. Даже как будто с благодарностью. Ребята топтались рядом и тоже рады были дымокуру. У оленей отметили совершенно замечательные глаза, в которых всё время стояла незнакомая ребятам нежность ко всему. Тонкие ножки с разъехавшимися копытцами, мотающиеся маленькие хвостики. Ребятам через час разрешили сводить олешек на реку попить воды. Пили они так же, как лошади, едва касаясь губами воды. И потряхивали шкурами, сбивая такой тряской комаров со спины.
– Совсем малышня, – сказал Матвей стоящему рядом Анатолию. – Как на них вообще что-то возить? Стыдно же.
– Тоже никак такое предположить не мог, чтобы эта детвора и ещё на себе что-то везла, – ответил Анатолий. – А ушки какие мягкие.
– Не мягкие, – ответил Матвей, – а нежные.
Но утром, когда собрали и покрыли небольшими сёдлами оленей, вышло так, что килограммов двадцать образцов они могут нести влёгкую. Решили одновременно и лошадей загрузить. Необходимость в них убавилась, а по ящику вьючнику – это десять ящиков утащат. Матвей первым оседлал Казбека. После той страшноватой истории Матвей невольно на многое происходящее в природе стал смотреть более открытыми глазами. Как-то занесло его на марь. Обходить её не хотелось, да и сколько обходить, он не знал, и пошёл по кочкам и между. Показалось, что по кочкам будет удобно идти. И высоко, и просторно. Но после десяти шагов по верхушкам кочек понял, что этак и ноги сломать недолго! А между кочек – а тут ещё и деревца, и кусты – не протолкаться, но уж если понесло, трудно с рюкзаком, полным породы, но через двадцать минут природа его отблагодарила: Матвей вышел на огромный куст крупной красной смородины. Остановился, снял рюкзак, не досыта, но откушал. Тем более что ягоды оказались необыкновенно вкусными и даже сладкими после первых морозных ночей. А дальше Матвей, ещё час или два пробираясь между кочек, всё время шёл между высоких, выше Матвея, кустов смородины и поражался, что их так много, а собирать некому. «Вот жизнь, – думал Матвей, – грибы собирать и те некому». А ведь их в тайге видимо-невидимо. И как только они пошли, грибные супы в партии тут же отвергли любые борщи из банок.
Казбек, очевидно, уж по привычке не давал себя принарядить в седло – шумно набирал воздух и держал грудь. Но уже учёные и Матвей, и Анатолий только посмеивались этому. Поле обтрепало ребят, одежду; даже висевшие в ножнах ножи давно перестали казаться чужеродными. Ствол винтовки за спиной уже не оценивался как что-то особое, хотя, конечно же, вот так – и в такой же одежде, и в болотниках (а они теперь в основном стали ежедневной обувью) – не пройти без удивлённых глаз москвичей по улице Горького. «А жаль, – про себя подумал Матвей, – как бы в классе удивились, заявись мы в таком виде!»
Вскоре караван из впереди идущих маленьких ушастых олешек и за ними лошадей ушёл в сторону Маи. Илья (а Матвей и Анатолий с ним очень тепло попрощались) обернулся, снял свою фуражку и помахал ею, прощаясь с высыпавшей на берег партией Гаева. С ними ушёл Викентий Ильянов, и Коля Сыроежкин, и Кучум. Расставаться было очень грустно. В лагере одномоментно стало очень тихо. Никто никуда не ходит, ничего не носит, не разговаривает. А вынесенная на улицу радиостанция слушала негромкий голос Гаева:
– База, база, приём. База, база, приём. База, – более энергичным голосом, – база, отправили караван. Да, все ушли. – Константин Иванович слушал, что отвечают. – Конечно есть! Образцов ещё на такой же караван. Вертолёт?! Тогда и Максимову с Чумаковой откомандируем. А в план когда поставят? Двенадцатого. Хорошо, понял, подготовимся. Площадка? Да есть у нас тут коса. Сколько? Метров… – Гаев обернулся к сидящему рядом и внимательно слушающему Молнару. – Ты мерил, сколько коса в длину?
Игорь Александрович произнёс:
– Почти тысяча двести.
– Тысяча двести, – произнёс Гаев в микрофон. – Конечно, выровняем. Нет, не затопляет. Понял. Спасибо. Через неделю выйду на связь. Конечно, не забуду, – улыбнулся Гаев. – Конец связи. – И снял наушники. – Вот такие новости. Пришли три вертолёта. Будут ими народ вывозить, ну, кому повезёт. Пойди девочек обрадуй.
Жёлтая осень
А осень флагом карантинным
туманит и наводит грусть.
Осень вмешивалась в работу срывами дождя, трудно переносимой руками температурой воды, цветом иголок листвянок и кустов, травы и изменившейся плотностью воздуха. Всё почти одним днём порыжело. С утра не очень приятно было надевать холодную одежду, наматывать сухие портянки и залазить в сырые изнутри болотники и завтракать на улице. Затем брать с собой банку сгущёнки, хлеб и идти маршрутом на шурфы, промывать породу в проходнушке и лотками. Пальцы схватывала ледяная вода, затем как-то так постепенно они привыкали к холоду, и можно было работать, а если становилось невмоготу, то отогревались у постоянно горящих костерков. Чаще гоняли чаи и курили. Месяцем раньше Матвей изготовил из высушенной берёзы курительную трубку для махорки. Дыма больше, опять же романтика. Шуток и разговоров становилось меньше, и в основном они состояли из «вот скоро будем дома».
Самой работы становилось всё меньше, план полевых работ ещё немного – и завершится при любых обстоятельствах, если только не землетрясение какое-нибудь, но настроение, настрой слегка поддался влиянию погоды. И буквально потребовалась Матвеева винтовка и его умение бить без промаха. Еды любой оставалось всё
