Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
И Альма никогда даже не подозревала, что такие достоинства есть у Вили. Годами она верила, что между ними близость людей, деливших туалет, грязные тарелки и сырые полотенца, лингвистические сложности за ужином, не говоря уж о матрасе в Запретном городе, но белградские месяцы научили ее, что он может прятать много секретов в шкафу.
Так что Альма не очень удивилась, увидев Вили в теленовостях, уже спустя много времени после своего возвращения. Сбежав из Белграда, Альма пересекла свой город, нигде не останавливаясь. Она не нуждалась в утешении, не искала, кому бы рассказать о том, что случилось; когда-то для этого отец вполне сгодился бы; не стал бы фиксироваться на чувствах, а сумел бы разложить по полочкам все детали, объясняя ей, как устроена власть и войны и как выживать и с тем, и с другим, делая свою работу. Но ее отец потерял что-то очень важное на этой войне, в самом ее начале, когда еще никто не понимал взаимных обманов: Альма так и не поняла, потерял ли он какого-то конкретного человека или, что казалось ей более вероятным, возможность другой жизни. Но дело в том, что он так никогда и не вернулся из Вуковара.
Она не остановилась в городе, пренебрегла морем и видом с большой площади, рулила до самой столицы. Во время своего пребывания в Белграде благодаря своим статьям она обзавелась некоторыми знакомствами и не сомневалась: там, где что ни день разыгрывался очередной фарс и трагедия власти, ее биография не вызовет любопытства.
Она поселилась в квартирке чуть больше комнаты на виа дельи Авиньонези и некоторое время плыла по течению богемной жизни: проводила дни в постели, читала репортажи польских корреспондентов об Индокитае, смотрела велогонки и музыкальные клипы по телевизору, иногда по вечерам встречалась с людьми, с которыми ее ничего не связывало, и легко было так и оставаться на периферии их жизней.
В тот вечер, когда она увидела Вили в новостях, она находилась в доме с расписанными фресками потолками в окрестностях Пантеона, ужин на террасе, и кто-то оставил включенным телевизор на кухне, поскольку светское общество интересуется новостями: голоса людей из правительственных дворцов, тех, с кем они на короткой ноге. Когда начинаются репортажи из-за границы, приносят подносы с тарталетками, все чокаются! Альма подходит поближе к телевизору, чтобы лучше слышать. Она узнала сербского генерала, имя которого упоминалось в автобусах и в белградской редакции, человека, который вырос в рядах сильнейшей армии Старого континента и который видел, как огромная мощь прежней Югославии развалилась и превратилась в карликовое государство, мечтающее об этнической чистоте. Показывают, как генерал, выпятив челюсть, вступает в город Сребреница: вот он успокаивает население, состоящее из женщин в белых и синих платках, завязанных под подбородком, и мужчин со сморщенными лицами; «приедет тридцать автобусов, и мы отвезем вас в Кладань, оттуда вы попадете на территорию под контролем армии Алии, не поддавайтесь панике, следите за тем, чтобы дети не потерялись, никто вам не сделает ничего плохого».
Следите за тем, чтобы дети не потерялись.
Смонтированные пропагандистские картинки. Вот генерал идет среди солдат – своих, в голубых касках, – рядом с ним мужчина в футболке и темных очках, в руках фотоаппарат. «Все, кто хочет остаться здесь, могут остаться, кто хочет покинуть эту территорию, может покинуть, у нас хватит автобусов на всех». Толпа молодых мужчин, женщин и детей, которые встают на цыпочки, чтобы лучше видеть, изнуренных жарой, страхом, надеждой, отчаявшихся, слушает его. Человек в темных очках поворачивается, чтобы не смотреть на них, и в этот момент Альма его узнаёт. Нет, неправда, она узнала его сразу – его привычку втягивать голову в плечи, – рядом с сербским генералом, который станет известен как «боснийский мясник».
И пусть в этот момент еще не известно о расправах и о плане, который осуществится всего через несколько часов: мужчин отделят от женщин, мальчишек пропустят под веревкой на высоте полутора метров, и матери будут кричать, глядя на своих долговязых сыновей, которых грубо подталкивают туда, куда согнали их отцов. Миловидных девушек схватят и потащат за автобус, и они вернутся онемевшими, и еще не известно, что пресловутый Запад собирается отвернуться, не вмешиваясь ни во что, как будто то, что должно случиться, – в общем и целом необходимая цена, чтобы забыть раз и навсегда обо всех этих балканских неприятностях, ведь есть риск нанести ущерб демократическому сознанию, когда все это еще не известно. Альма видит, как Вили поворачивается спиной к этой площади, запруженной людьми, ничего не знающими о собственной судьбе, и смеется – телекамера не обходит его стороной – среди солдат с сине-красно-белой полоской на рукаве. В этот момент, когда Вили смеется – темные очки, фотоаппарат на боку, не зная, что его снимает камера, – Альма чувствует чью-то руку между лопаток и вздрагивает. Но это всего лишь хозяин дома, он протягивает ей бокал: еще успеешь все это послушать, говорит он, пойдем веселиться, дорогая. Альма сбрасывает его руку со спины, и он обескуражен такой резкостью.
Вечер плавно катится дальше, гости фланируют по террасе со своими сплетнями, будто это легкие бумажные змеи, один другого красивее, они восхищаются ими и обмениваются. Альма не способна отличить конфиденциальную информацию от сплетен и в замешательстве молчит, прячется по углам, идет любоваться закатом в качестве предлога, старается как можно дольше сохранить в голове образ Вили. Она дожидается, когда уходят первые гости, и сразу же покидает это место следом за ними.
В тот же вечер дома, не раздумывая долго, она пишет длинную статью, используя некоторые фотографии Вили и выдавая их за свои. Никакой сенсации, но в этих фотографиях вся суть войны. Материал покупает очень читаемое ежедневное издание, потом переводят со страстью вуайеристов иностранные газеты. Это дешевка, говорят некоторые, и они правы. Ведь она не была ни в комнате с измазанными в крови стенами, ни в поле, где мужчин выстроили в шеренгу по одному, она не говорила с теми, кто стрелял. Да и вряд ли она их поняла бы. Все равно они говорят на разных языках. Она не смогла бы показать на карте адвокатам трибунала, который уже скоро начнет заседать, где находится стена, вдоль которой выстроены женщины. Но она читала и слышала достаточно, чтобы воссоздать историю, представить главных героев, заполнить пропуски. И на самом деле людям нужен хорошо написанный доклад о том, что происходит, а не жесткие голые факты, ведь мы только делаем вид, что они нам важны. К тому же в фотографиях Вили есть двойственная притягательность свидетельства, да еще и не с той стороны.
