Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Они встретились однажды вечером за игорным столом казино по ту сторону границы: он со своей удачей и необычайной способностью оной воспользоваться, она, синьора неопределенного возраста с волосами, как у скандинавской волшебницы, длинными и серебристыми, одетая как дива fin de siècle[48] и знакомая с крупье, поскольку приходила сюда и раньше, чтобы насладиться зрелищем: наблюдать прихоти азарта, погони за чем-то прекрасным, что было утеряно. Потом она шла в бар и заказывала сухой мартини.
Многие добирались сюда из города ради такого приключения, считая это не столько времяпрепровождением, сколько обязательством и мечтой и, разумеется, игрой, самым солидным из головокружительных развлечений: в основном мужчины, которые выходили поздно вечером из редакций и офисов, из своих домов, где хнычут детишки и жены снуют в тапочках, закрывая ставни и расстилая кровати на ночь. Они выезжали за границу и в этих особых местах забывали про семью и работу.
Вили ни с кем не заводил дружбу, не курил и не уходил в уединенные комнаты. Он высчитывал, наблюдал за руками крупье, ставил на «улицы» или «линии», был дерзким и этим притягивал удачу. Он играл два-три часа, не обливаясь потом и не показывая, когда набрал достаточно. Он не обращал внимания на других игроков. Выигрывал. Альмина бабушка заметила его, потому что он одевался во все черное и был намного моложе остальных; в отличие от мужчин, которые приставали к зеленому столу нарочно для того, чтобы их убаюкало пагубной бессознательностью азарта, чтобы плыть по течению, он тренировал контроль над страстью.
Она спросила у бармена, кто он.
– Кто? Мальчик? – лукаво подмигнул он. – Иностранец.
Это означало, что он не из тех, кто приезжал из города, и не из приграничной зоны, и его происхождение не удавалось определить. Так что она просто кивнула ему, поднимая бокал, когда Вили отошел от рулетки, и он подхватил на лету.
– Ты везунчик, – заметила она.
– Я умею ухаживать за фортуной, – ответил он. И бармен обернулся посмотреть на Вили, это были первые слова, которые он от него слышал.
– Что тебя тут привлекает?
Вили сел на барный табурет и спокойно огляделся по сторонам. Ковролин в красный цветочек, черные кожаные диваны, зеркальные стекла в колоннах:
– Хороший вкус?
Бабушка рассмеялась так, что звякнули браслеты на руках, и он приободрился:
– Наверное, еще название.
– Сапфир… Ты прав, звучит экзотично.
– Звучит как бордель Уолта Диснея.
Она посмотрела на него повнимательнее и бросила:
– Ты из тех, кому нравится этот жанр?
Она была известна в своем кругу тем, что могла смутить всех гостей за ужином или спровоцировать обмениваться весьма фривольными шутками, остальным приходилось соответствовать; провоцировать она любила, и только ее муж мог обогнать ее в остроумии и игре словами, поэтому ей никогда с ним не бывало скучно.
– Не особенно; когда я не играю, то предпочитаю сидеть в баре и заказывать мартини, – лукаво ответил он.
И она заказала еще два. Она спросила его, что у него за акцент и где он учится.
– Я не такой юный, чтобы учиться в школе.
– Я не про школу. Что ты изучаешь вообще, что тебе нравится?
Он задумался.
– Я занимаюсь фотографией.
Он перестал строить из себя блестящего мужчину – видимо, это работа или занятие, которое он действительно ценит. Она задала ему несколько вопросов, и он рассказал, как учится использовать свет, она говорила ему о Беренго Гардине[49] и Альфреде Эйзенштадте[50], а он упомянул Нахтвея[51] и Сальгадо[52], чтобы показать, что он не дилетант.
В ту ночь она подвезла его на «Дуэтто», который знали все в городе. Поняв, где он живет, а значит, и кто он такой, она высадила его в начале улицы. И договорилась встретиться с ним на следующей неделе на перекрестке. Альма, ее единственная внучка, ничего не узнает.
Эти вечера в казино далеко не единственное, чего Альма не знала о Вили. Она не знала, к примеру, что он мог быть веселым и легким, сидя за стойкой в борделе, куда Альмина бабушка приводила его выпить на посошок вечерами по ту сторону границы. Маленькие убежища, прячущиеся среди каменных деревенских домов вдоль шоссе на Вену: деревянные ворота, и лесенки, и огоньки от синего до ядовито-розового. Бабушка любила эти места, они успокаивали ей нервы. Она поняла, что Вили вроде нее: может посещать самые элегантные гостиные, но потом ему обязательно нужно заглянуть на самое дно. Они сидели за стойкой бара перед небольшой круглой сценой с шестом для стриптиза, которая в основном пустовала, девочки сидели на диванчиках в полутьме, освежали губную помаду, проверяли в зеркальце на пудреницах, хорошо ли выглядят, иногда одна из них поднималась на сцену, просила включить музыку и танцевала одна, потом возвращалась на место. Вили и Альмина бабушка попивали коктейли с мартини и расслаблялись в этом царстве, где никто ни у кого ничего не спрашивал и можно было быть кем угодно. Когда девочки подходили к бару выпить тоник в ожидании клиентов, Вили смотрел на них с любопытством, они обменивались парой слов по поводу цен на алкоголь и музыки, удивлялись, что он понимает их язык, из какой бы далекой восточной провинции они ни были родом. Когда клиентов не было, Вили и Альмина бабушка доплачивали хозяину и выбирали музыку, смотрели, как девочки танцуют, и почти не разговаривали. После первых раз Вили стал брать с собой фотоаппарат, держал его в руке, которая свешивалась с табуретки, как протез, который не бросается в глаза, и, если ему казалось, что достигнута нужная степень доверия, фотографировал, а в следующий раз дарил фотографии девочкам. Клиенты приходили поздно, небольшими группками, они были тут завсегдатаями, посылали воздушный поцелуй пожилой хозяйке, кивали девочкам, поднимались наверх. Ни вопросов, ни ответов, цена известна, расстегивались штаны и падали на пол мини-юбки, притворяться незачем, они серьезные люди.
Бабушка любила рассказывать мужу об этих вечерах в «Фараоне» или в «Либерти», пусть он даже никогда бы и не переступил порог такого заведения. Она не упоминала о Вили, слишком уж близко к той части семьи, к Альме и ее отцу. На ее вкус, тем не хватало изящества и светской беспечности, необходимых для того, чтобы ходить по
