Голова рукотворная - Светлана Васильевна Волкова
– Что собираетесь делать? – спросил Станкевич.
Логинов молчал, заторможенно глядя на остывший кофе. Что он собирается делать? Этот вопрос волновал его двадцать четыре часа в сутки. Нет, отступать он точно не намерен. Он найдёт выход для Мосса, обязательно найдёт! Чего бы ему это не стоило!
– Патогенез не ясен, – после долгой паузы наконец вымолвил Станкевич. – И что там с генами? В нашем случае это сильнейший фактор.
«В нашем случае», он так и сказал. Логинов почувствовал острый укол ревности – ревности профессиональной, научной и поэтому самой тёмной из всех возможных. И тут же что-то паскудное заныло под грудиной, и гаденький голос внутри просифонил: «Никому не отдавай Мосса, он только твой!»
– У отца была паранойя.
Станкевич кивнул, будто и ожидал это услышать. На самом деле у Мосса-старшего была не только паранойя, но и целый букет энциклопедических профильных синдромов неясной этиологии, Логинов умолчал, что собрал о нём, как и о матери Виктора, всю возможную информацию. Только как это знание теперь поможет? То, что в детях часто повторяются болезни родителей, конечно, неоспоримый факт, но надо не гипотезы строить, а вытаскивать Мосса из западни. Теперь, к концу разговора, Логинову было абсолютно очевидно, что Станкевич ему в этом не поможет.
Раздался громкий звук будильника, и профессор недовольно нажал на какую-то кнопку на больших наручных часах. Брови зашевелились на узком покатом лбу, напомнив Логинову двух толстых волосатых гусениц, короткий нос задвигался, будто обнюхивал что-то.
– Пора. – Станкевич поднялся и протянул ему руку. – Желаю вам терпения. И удачи. Дерзкой такой удачи. Ох, и пригодится же она вам!
Дав жестом понять, что не хочет, чтобы Логинов провожал его, Станкевич подхватил портфель и скорым шагом направился к двери. Но уже у самого выхода он вдруг обернулся и, вернувшись к столику, тихо произнёс:
– Как забавно, не правда ли? Если перефразировать народную мудрость: ты – то, что ты ешь… Выходит, ты – то, чего ты боишься. Боялся бабочек. Теперь вот самого тебя кто-то будет бояться.
И, неожиданно громко захохотав, он спешно вышел из ресторана.
14
Вера проснулась от рваного ощущения безграничной пустоты, обитавшей повсюду: и в темной комнате – некогда кабинете, где она теперь спала, и за неплотно занавешенным окном, и внутри, в сердце. Лишь голова была до отказа нафарширована обрывками мыслей, недосказанных фраз, сумрачных ожиданий неотвратимой надвигающейся беды. Вера села, натянув на колени край короткой ночной рубашки, обхватила себя руками за худенькие плечи и заплакала.
Чувство потери любимого человека, холодное и циничное, при нём живом – более того, находящемся рядом, в соседней комнате, было болезненным и отчаянно горьким. Нет, Виктор не изменил ей, как некогда изменил её первый парень, уйдя к другой, пышнотелой и яркой, – но именно тоска измены и тягость невозвратной утраты теперь наполнили душу по самый обод. Вера постоянно думала об отстранённом ледяном взгляде мужа, когда он часами сидел на полу, погружённый в свои мысли. Она боялась предположить, какие это могут быть мысли. Он лишь поворачивал голову на звук её голоса, но сам находился далеко – в таких неведомых далях, куда ей никогда не дойти, да и все двери закрыты. До него теперь не достучаться и не докричаться, как бы она ни старалась. Он не просто стал чужим, он стал для неё запретно чужим. Если подумать чуть глубже привычного: это ведь тоже измена – отдалиться настолько.
Вера всё ещё не могла забыть, как Мосс ударил её, и вздрагивала при громких звуках – падении книги со стола, хлопанье дверцы шкафа, стуке распахнутой от порыва ветра форточки. Принести в дом бабочек было абсолютным злом, она это понимала, но ведь того требовало лечение. Человек миролюбивый и тихий от природы, она искренне не принимала агрессию ни в каком виде. Но агрессия должна была принести избавление, так сказал доктор. Привыкшая с детства беспрекословно верить людям в белых халатах, сама следующая их предписаниям и выпивающая все назначенные таблетки, микстуры и порошки, Вера испытывала некий равный благоговейный трепет перед любым врачом, будь он участковым терапевтом или профессором-нейрохирургом. Доктора же, работавшие с тем, что внутри головы, вообще казались ей магами. Такие как Логинов, например.
Но что произошло с мужем? Сильнейший испуг, стресс должны были избавить его от фобии. Так фобии больше и нет. Даже наоборот. Ненависть трансформировалась в любовь. Наверное, так бывает. Доктор Логинов говорил что-то о гиперкомпенсации. Вера вспомнила, как наутро после тех роковых событий Виктор нашёл за мусорным ведром погибшего мотылька. Это было случайностью, потому что она тщательно вымыла всю квартиру, стараясь вытравить любое напоминание о бабочках и чувствуя перед мужем нескончаемую вину. Крохотный мотылёк лежал тонким белым лепестком, плотно сложив крылья, Виктор взял его на ладонь и долго ходил с ним по комнатам, баюкая и шепча ему что-то. Ближе к вечеру он похоронил мотылька во дворе, под тополем. Соседские дети с интересом наблюдали за ним, бросив свои привычные игры. Вера смотрела на мужа из окна с замиранием сердца и боялась, что ребятня скажет ему что-то обидное, злое, по-детски циничное. Но малыши серьёзно и молчаливо соучаствовали в игрушечных похоронах, а кто-то из них даже принёс из дома бледно-розовую головку бегонии и положил на могилку. Дети любят играть в смерть и делают это талантливо.
Вера сначала возликовала: он больше не боится! У него не сводит скулы от прикосновения, не бледнеет лицо, не немеют пальцы! Виктор здоров?
Но, приглядевшись к нему поближе, она с ужасом поняла: он здоров не тем здоровьем, которое ей бы желалось.
Вера встала, накинула халат, на цыпочках прошла по коридору к спальне и приоткрыла дверь. Зайти не рискнула: сон Виктора был по-звериному чу́ток.
Кровать, на которой ещё совсем недавно они спали вдвоём, с этого ракурса выглядела невероятно громоздкой, особенно в соотношении со скрюченной фигурой Мосса. Вера обратила внимание, что его поза за последнюю неделю поменялась – не припомнить, чтобы он когда-то мог заснуть вот так, согнувшись пополам, скрючившись, скособочив плечи и положив голову набок на колени. Его тело стало гуттаперчевым,
