Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский
Наконец настало время, когда Монтегю вконец разозлил своих родителей, выдав фальшивую залоговую бумагу на фамильный особняк на Парк-авеню. Дезавуировать поддельную подпись ничего не стоило, но отец Монтегю, мистер Генри С. Дипуотер, потерял терпение и решил передать сына в руки судебной власти. Мать, Антуанетта Дипуотер-Дювернье, рыдала трое суток.
Но тут на помощь пришел дядя.
Он заплатил долг своего племянника и пригласил его к себе для серьезного разговора.
– Монти! – сказал он, окутавшись дымом сигары. – Я не буду тебя ни в чем упрекать. Мы поговорим о другом. О чем ты мечтаешь, Монти? Я, например, – вздохнул он, – с детства мечтал вкладывать деньги и получать прибыль. Еще до школы, случайно найдя на мостовой десять центов, я купил карамельки оптом и продал их в розницу, и вот так несколько раз. Это был мой первый бизнес! В школе я давал в долг доллар и получал доллар и десять центов; в юности делал рисковые вложения в производство одежды, на заемные средства покупал швейные машины и сам следил, как доставляют в цеха; и вот теперь я владею крупным банком. А мой брат Генри, твой папа, – он все детство мастерил кораблики, пускал их по ручейкам, и вот теперь он не просто видный инженер, но и совладелец судоверфи. А о чем мечтал ты, мой мальчик?
Монтегю поерзал в кожаном кресле, потер лоб и вдруг рассмеялся:
– В детстве мама прочитала мне старую голландскую сказку. Как волшебник подарил мальчику неразменный гульден.
– Что-что? – не понял дядя. Наверное, он не читал сказок.
– Большую золотую монету, на которую можно было купить что угодно, но потом она снова оказывалась у мальчика в кармане.
– Ага! – кивнул дядя и задумался.
Банкиры соображают быстро.
– Значит, так! – сказал он, подошел к сейфу и что-то оттуда достал. – Вот! Не так давно наше казначейство выпустило тысячедолларовый билет. Это тебе!
Он положил банкноту на стол и пригласил племянника на нее полюбоваться.
– Ого! – раскрыл рот Монтегю. – Это правда мне? Спасибо, дядя!
Тысяча долларов – в те годы это была очень серьезная сумма. В те годы промышленный рабочий или шахтер получал спасибо двадцать долларов в месяц. А официант – самое большее восемь. Скромный домик в не таком уж плохом районе можно было купить за пятьсот. Вот и считайте.
Монтегю протянул руку за банкнотой, но дядя остановил его.
– Да, это тебе. Но если ты пойдешь в банк и разменяешь эту купюру, я больше никогда, никогда, – он поводил пальцем вправо-влево перед носом племянника, – слышишь, никогда не помогу тебе ни центом, ни корочкой хлеба, и вычеркну тебя из завещания!
– Зачем же тогда?.. – удивился Монтегю.
– Неужели ты так глуп? – возмутился дядя. – «Сказка о неразменном гульдене»! Это же твоя мечта. Мечта исполняется. Никто, нигде и никогда в Америке, да и в Европе тоже, не даст тебе сдачу с этой банкноты. Ни кучер кэба, ни официант в ресторане, ни кассир театра, ни портной, ни приятель, с которым ты играешь в карты. Получив счет, ты спокойно положишь на него эту бумажку – и перед тобой еще будут извиняться. Вот, возьми еще полсотни долларов и приоденься по последней моде. Чтоб тебя принимали за остроумного богача, а не за грабителя банков. Понял?
Монтегю все понял.
У него настала поистине райская жизнь. Все было, как рассказал его дядя. Монтегю даже стал модной персоной в нью-йоркских клубах. Мистер Тысяча, такое было у него прозвище.
Но на беду – а может, и на счастье, – через несколько месяцев в фешенебельном нью-йоркском ресторане «Семирамида» случилось нечто вроде ревизии. Хозяин, он же директор заведения, лично обнаружил расхождение отпущенных порций коньяка с тем, что оставалось в бутылках. Обычно это расхождение бывает в пользу ресторана – не доливают или дорогой сорт разбавляют дешевым. Но в данном случае, увы, всё было наоборот: отпущено сто порций по две унции, но истрачено шестнадцать пинт, то есть почти пять пинт делись неизвестно куда. И хотя старший официант Джейкоб Кафферстоун валил все на бармена, хозяин затопал на него ногами и сказал, что увольняет его. На все его мольбы и уговоры хозяин отвечал «Ишь! Еще чего, воришка! Скажи спасибо, что обойдемся без полиции!» – и добавил, что сегодняшний день он обязан доработать, потому что недельную плату он получил вперед.
Вздохнув, Джейкоб вышел в зал и продолжал обслуживать посетителей, размышляя о горестной судьбе трудящегося класса.
Вечером в ресторан вошел молодой джентльмен в роскошной кремовой паре и бежевой шляпе. Джейкоб бросился к нему с карточкой меню. Кинув шляпу и перчатки в кресло, Монтегю – а это был он – уселся и сделал дорогой заказ.
Плотно и вместе с тем изысканно поужинав, он заказал коньяк и сигару вместо десерта и наконец потребовал счет.
Он привычно положил на поднос свой почти не истрепавшийся тысячедолларовый билет.
Но к его удивлению, официант поглядел купюру на свет газовой лампы, полюбовался портретом министра Гамильтона в рамке, где обычно красовались президенты, и направился к стойке. Монтегю старался сам себя успокоить. «Наверное, – думал он, – официант принял купюру за стодолларовую. Сейчас недоразумение разрешится». Но нет! Официант долго шуршал в кассовом ящике, а потом направился к задней двери.
– Сэр! – успокоительно сказал он. – Я доберу нужную сумму сдачи у хозяина. Минутку или две, сэр! Ведь крупная сумма, сэр.
Монтегю просто язык проглотил.
А Джейкоб, зайдя в кабинет директора – хозяина ресторана, робко вздохнул:
– Сэр. Мой рабочий день практически окончен. Позвольте я пойду домой, к старухе-матери, она заболела. Дорогой и уважаемый мистер Эшер! Вы уволили меня справедливо. Да, увы, я вместе с барменом злоупотребил вашим доверием, стыжусь и каюсь. Вечно буду благодарен, что вы не позвали полицию. Прощайте, сэр!
Директора от такого смирения чуть слеза не прошибла.
– Дай-ка я тебя обниму на прощание, мой мальчик! – сказал этот старый квакер. – Иди! И больше не греши! Бог милостив!
– Бог да благословит вас, сэр! – сказал Джейкоб, крепко обняв старика в ответ.
Поклонился и вышел через черный ход.
Директор шепотом произнес молитву и вошел в зал.
Там уже почти никого не было.
Прошло еще минут пятнадцать. Влюбленная парочка с шоколадом и шампанским ушла. Немецкие туристы с бараниной и мозельвейном ушли тоже. Остался только
