Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов
У пациента, как выражаются психологи, наступил инсайт. Вернее, не так: он приобрел инсайт. В переводе на человеческий язык это слово означает внезапное опознавание сути.
Зимородов старался не вмешиваться в эти яркие переживания. Не мешать им. Не подсказывать, не дополнять картину личными фантазиями.
Кабинет заливало летнее солнце, намекая на сияние истины: все было ослепительно белым, офисным - стол, полки, кушетка, стены. Даже портрет самого Зимородова просветлел, тесня академика Павлова. Только стул оставался черным.
- Вентилятор шумел, - продолжил Греммо. Он строго уставился на Зиновия Павловича. -Понимаете? Этот шум в ухе - шум вентилятора.
Прилетело маленькое облако, сияние приувяло.
- Что же, там до сих пор шумит вентилятор? - осторожно спросил Зимородов. - Я имею в виду, в вашем ухе?
Греммо наградил его презрительной гримасой.
- Перестаньте записывать меня в психи. Конечно, в моем ухе нет никакого вентилятора. Но я надолго запомнил, как он шумел. Слишком надолго.
- Позвольте предположить, что это воспоминание связано с травмой. Вам повредили ухо, вы испытали боль, и эти события, как бы сказать... - Зимородов пощелкал пальцами. - Короче говоря, не порань вы ухо, то и до вентилятора вам не было бы ровным счетом никакого дела.
- Угу, - Греммо саркастически кивнул. - А если я порежу палец, то в голове зачирикают воробьи, которые прилетели на окно клевать говно. А если мне двинут в глаз, я навсегда запомню Вана Клиберна, который будет играть в соседнем окне.
Доктор Зимородов кивнул:
- Приблизительно так, хотя вы, конечно, утрируете. Согласитесь, что ваше недомогание разрешилось. В ухе больше не шумит.
Греммо покачал головой.
- Ни черта оно не разрешилось. В ухе шумит меньше, это вы правильно подметили, хотя оно помнит, как шумело громко. Теперь наступила очередь рук.
- Рук? Что же такое стряслось с вашими руками?
- С моими все в порядке. Я говорю о руках парикмахерши. Они тряслись. Дрожали, как после попойки.
Зимородов пожал плечами, сверился взором с Павловым.
- Почему бы и нет? Может быть, и после попойки. Что в этом странного?
- Только то, что это целиком занимает мое воображение. Я не могу думать ни о чем другом. Я сижу и вижу, как они прыгают. Шумит вентилятор. Ухо... да, она стриганула ухо, но мне и больно-то почти не было. Считайте, не помню этого вообще. И получается, что вот уже несколько дней вся эта картина разворачивается где-то в глубине моей башки, а я не понимаю, почему это так важно.
Если у кого-то шумело в ушах и дрожали руки, то у доктора чесался язык. Ему отчаянно хотелось откровенно и лаконично объяснить, что именно разворачивается в глубине башки Греммо - вопреки его прискорбному, но простительному заблуждению.
Зимородов страдал потливостью, его не спасал даже кондиционер. В присутствии Греммо недуг усиливался десятикратно. Пиджак доктора висел в шкафу, и шкаф был заперт, но Зимородов улавливал волны неодобрения изнутри. Рубашка промокла на животе, на пухлой спине. Халату, впрочем, было все нипочем.
А Ефим Греммо сидел, таращился и раздраженно ждал чуда.
- Как вы относитесь к гипнозу?
- Не пробовал. И никогда не верил. Но брат у меня, вы помните... Он много рассказывал, приходится допускать.
- Готовы попытаться?
Греммо задумался.
- Почему бы и нет? Мне скрывать нечего. Только зачем?
- Это будет очень легкий гипноз, - объяснил Зиновий Павлович. - Поверхностный. Скорее, даже игра воображения. Вам надо расслабиться, чтобы воспринять картину целиком, а вы напряжены.
- То есть спать я не буду?
- Да перестаньте! - Зимородов принужденно рассмеялся. - Какое там спать. Перелягте на кушетку, расслабьте руки и ноги. Глаза закройте, хотя можете и не закрывать.
Греммо выполз из кресла и побрел, куда было велено. Со спины он напоминал сердитую обезьяну. Ему надоели врачи, его донимали видения, и даже пошедший на убыль шум в ухе не улучшал настроения. Он разулся, лег на спину. При взгляде на сандалии, оставленные стоять пустыми, могло показаться, что они приплелись в нынешнее столетие пешком из какого-то прекрасного далека.
Зимородов прибыл на колесах, в собственном кресле. Предварительно он потянул за шнур и сомкнул жалюзи.
- Отлично, - улыбнулся доктор. - Прошу вас, Ефим, расслабиться полностью. Насколько сумеете. Я буду часто повторять это слово, "расслабиться". Это необходимо. Сейчас вы просто лежите и чувствуете, что ваши ноги совершенно спокойны. Они расслаблены. В них разливается тепло. Даже если вы этого не чувствуете, постарайтесь вообразить. Итак, ваши ноги тяжелые и теплые. Тепло поднимается выше, разливается в животе. Мышцы живота полностью расслаблены.
- Это не опасно, не боитесь за кушетку? - сонно пробормотал Греммо.
- Не боюсь. Я же врач. Мышцы живота расслаблены полностью. Внутри тепло. Оно разливается, затопляет сердце. Сердце бьется ровно, спокойно. Вы все слышите и все хорошо понимаете. За окном тишина, хорошая летняя погода.
За окном каркнула ворона.
- За окном тишина, - настойчиво повторил Зимородов. - Ваши ноги налиты приятной тяжестью. Ваши руки наливаются приятной тяжестью. Им тепло. Они абсолютно расслаблены.
Судя по выражению лица Греммо, доктору кое-что удавалось. Греммо лежал успокоенный -пожалуй, теперь, симпатичный, не похожий на себя. Будто в гробу.
- Ваше лицо спокойно, как никогда.
Зимородов очаровывал Греммо минут семь, потом перешел к осторожным расспросам. Итог огорчил. Пациент не сумел припомнить ничего, кроме пляшущих парикмахерских рук. Описал, правда, саму цирюльницу - молодую, черную-крашеную, завитую, с глупой испуганной рожей. Трудилась, скорее всего, какая-то приезжая практикантка. Еще Греммо вспомнил, что зал пустовал, других посетителей не было. Не было и работников. Час стоял не пойми какой, середина дня, наплыва нет, да и никто не наплывал во дворик Греммо, помимо пропойц.
- Каждый день они там сидят с утра, - пробормотал Греммо. - Пьянки во дворе короля Артура. Моего соседа-путешественника зовут Артур.
Поговорили о вентиляторе, Греммо отзывался об этом устройстве равнодушно. Насчет шума, что поселился в ухе, он продолжал соглашаться, что да, это был вентилятор, который запомнился из-за прыгавших рук работницы.
- Чем вам так дороги эти руки? - поинтересовался Зиновий Павлович.
Греммо помолчал.
- Не помню, - признался он после паузы. - Не знаю. Это странно, так нервничать. Я говорю о ней, не о себе. Я на секунду отключился, задремал...
- В парикмахерском кресле задремали?
- Да... Вентилятор шумел, успокаивал. Меня разбудили ножницы, когда цапнули за ухо. Или нет. Кровь уже текла, парикмахерша извинялась, вытирала ее... сменила мне простыню... я не
