Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов
-- Больно мне, родная...
-- Лежи смирно, детка, -- подошла Федосья Китовна. -- Не разговаривай.
Петя опять тихо улыбнулся.
-- Ваня... Васе Пазухину... поклон от меня... передай... Скажи: горе вышло... сплоховался я... Обойми меня в последний раз...
Петя дотронулся ледяными пальцами до моей щеки, погладил ее, хотел улыбнуться, но губы его задрожали, из-под ресниц выступили слезы.
-- При... ди... ко... мне... Не плачь... не плачь... не плачь!..
Всю ночь и следующий день Петруша то терял сознание, то плакал, то кричал, метаясь по постели. Остановившаяся было кровь опять прорвала пелену и засочилась -- водянистая, липкая, похожая на сыворотку. Перед заходом солнца он примолк, будто уснул, но не успели отойти от него, как товарищ широко открыл глаза, полуприподнялся и, вцепившись восковыми пальцами в рядно, протяжно застонал:
-- Ох, тошно!.. Тошно!.. Ваня! Мама!
Схватив себя за шею, опрокинулся навзничь и медленно стал дергаться в предсмертной муке...
Спускалась ночь. Выл ветер. Ветка ивы надоедливо царапала стекло...
В гробу товарищ лежал длинный, тонкий и прозрачный. Над головой его мерцала принесенная из горницы тяжелая лампада, бросая пятна теней на лицо.
В избе пахло ладаном и потом. Все спали, кроме Тонкопряхи; сидя на помосте, Дарья молча навивала на палец свои распущенные волосы, прядь за прядью вырывая их из головы. Время от времени на нее с любопытством смотрела Наталья Ивановна.
-- Ты не спишь? -- спрашивала она, приподнимая с мешка голову. -- А я уж собралась вздремнуть маленько... Ну, сиди, сиди!..
Потом ее заинтересовало занятие Тонкопряхи: она встала и, прижавшись рядом, также распустила свои волосы, заглядывая Дарье в лицо и хихикая.
Я с ужасом смотрел на них, боясь встать с места.
А утром Тонкопряха села на скамейку против сына; откинув покрывало, залилась веселым хохотом, ударила в ладоши и запела:
Вдоль по морю, морю синему,
По синему, по Хвалынскому...
-- плыла лебедь!.. -- подхватила проснувшаяся Наталья Ивановна, вскакивая с кутника и прищелкивая пальцами, но Дарья дико взвизгнула, метнув безумными глазами на нее, и опрометью выскочила из избы...
И в этот день все небо было в тучах, так же хлестал дождь и выл и рвал повети ветер...
XIV
В конопляное братьё Шавров поймал старшего работника с мешком зерна.
-- Пшеницу тащишь, жулик? -- сурово сдвинув брови, рванул хозяин за плечо его.
Вася Батюшка спустил с плеча мешок, оправил съехавшую набок шапку и, не глядя на Созонта, ответил:
-- Ячменя немного...
-- Напрасно. Отнеси назад.
Шавров помог работнику поднять мешок снова на плечи и, высыпая ячмень в закром, говорил ему:
-- Ты меня не обокрал, а только до смерти обидел, и этого я тебе не прощу... Выверни мешок-то, там, кажись, еще осталось... Эх вы, голодраные!..
Затворив амбар, обмяк:
-- У нас будешь завтракать или пойдешь сейчас к себе?
-- Погляжу, -- сказал Василий.
-- Оставайся, нынче Федор валуха зарезал.
За столом все толковали о том, что если бы Василий не попался, то честно-благородно кончил бы срок, до которого оставалось восемь недель, а там, глядишь бы, нанялся на новый -- с хорошею прибавкой.
-- Он ведь все лето таскал: это вы только не знали! -- неожиданно выпалил Влас. -- Канифасовое платье-то Конопатке на какие, по-вашему, суммы справлено? Он молодец, черт крутолобый!..
Вася Батюшка ему на это ответил:
-- Воровал, да не бит, а тебе-то с измальства ум отшибли: скажешь -- нет?
-- Теперь бы вот этому еще надо всыпать, -- продолжал Влас, указывая на Пахома: -- он тоже лаудит муку с мельницы.
Пахом окрысился и бросил под стол ложку.
-- Ты меня сперва поймай, тогда и всыпь? -- закричал он.-- А то вот как всыплю, в стену влипнешь!
Павла, ненавидевшая Власа, вымолвила:
-- Уж чьи бы мычали, а наши молчали.
И Вася Батюшка сказал:
-- Конечно, не поймавши, нельзя хаять.
Позавтракав, все сели на крыльце курить; хозяин говорил:
-- Тебе, Василий, рублишка четыре с меня приходится, так ты их уж не спрашивай... Главная статья, если б не свидетели, а раз вышло при свидетелях, я могу тебя месяцев на несколько закатить к Исусу...
-- Свидетели-то ведь все свои, поверят ли им? -- спрашивал работник.
Шавров ответил:
-- Зачем свои? Есть, которые окромя своих... Ванюшке с Пахомом беспременно поверят: они мне не зятья, не братья.
-- Вряд ли, -- сомнительно покачал головою работник. -- Денег у тебя несметная сила, скажут: подкупил -- и больше ничего.
-- Не скажут, что пустое толковать!..
-- А, может, Ванюшка с Пахомом и не согласятся на меня показывать, почем ты знаешь? -- попробовал еще раз защититься Василий. -- Обету они тебе не давали кляузничать.
Шавров досадливо махнул рукой:
-- Из-за четырех рублей ты, прости господи, жилишься, как сатана кургузая!.. Сказал, что мой верх, значит, верно!.. Ну, к чему зря слова тратить?..
Тогда Вася Батюшка собрал пожитки, попрощался и побрел с узелочком подмышкой в свою хибарку.
А через неделю в избе у нас сидел новый работник -- Демка-солдат, год назад отбывший военную службу.
Это был живой, опрятный, краснощекий мужик среднего роста, остриженный "под польку", с пухлыми женскими руками и чисто выбритым круглым подбородком.
Покручивая и без того лихо заправленные черные усы, он говорил Шаврову:
-- Виноват, а чай у вас один раз или два раза в день?
Созонт, прикрыв ресницы, медленно цедил:
-- Чаем, служба, редко балуем... Разве когда от безделья или гости. В будни не чаюем...
Демка веселыми глазами обвел всех домашних и, манерно отвернув полу кафтана, достал пачку папирос.
-- Будьте наскольно-нибудь великодушны, разрешите выкурить цыгареточку, -- обратился он к бабам.
-- Кури, чего ты спрашиваешь, -- кивнула бабушка.
-- Нельзя, -- ответил Демка, -- закон порядок требует, женское сословие надо уважать.
Пахом, все время наблюдавший за солдатом, отозвался с голобца:
-- Глядя, какое сословье, а то есть, которых дрючком уважают.
-- Дуракам закон не писан, -- пустив синее колечко в потолок, сказал Демка.
Все
