Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

   -- Виноват, а отпуск по семейным обстоятельствам возможен? -- обратился он снова к хозяину.

   Тот отрицательно покачал головою.

   -- Пропало дело! -- горестно всплеснул руками Демка. -- Дозвольте осмотреть казарму.

   -- Ступай, гляди казарму. Ванька, проводи его, -- сказал Шавров.

   Отворив в избушку дверь, солдат попятился.

   -- Виноват, это что же -- хлев или отхожее? Кто дневальный? Молодой человек, не вы? -- отшвыривая ногою помойное ведро, стоявшее на пороге, зыкнул он.

   За страду пол в избе не подметался, на окнах и в углу висела паутина, лавку и шесток засорили куры, грязь везде действительно невозможная.

   Часа три, даже больше, он скоблил ножом лавки, стол, подоконники, ровнял лопатой земляной пол, тер тряпкой с мылом окна, притолоки и даже иконы.

   Потом побежал к Созонту в лавку и, принеся оттуда кусок мела, приказал мне истолочь его в ступе, а сам, усевшись на пороге и посвистывая, вязал из пакли кисть.

   -- Виноват, вы почему стоите развесив уши? -- обратился он к Пахому. -- Соберите свою одежду и выколотите пыль; кстати, сами умойтесь с мылом, смотреть противно!..

   Пахом усмехнулся.

   -- Молодой человек, истолкли мел или нет еще? -- продолжал солдат. -- Шевелите руками по-человечьи!..

   К полудню наша избушка смеялась, как живая. Выбеленные стены, потолок и печка блестели, как молодой снег, а стол и лавка казались час назад выстроганными.

   -- Даже дух-то и то лучше стал,-- говорил Пахом, расхаживая по хате, заложив назад руки.

   Демка же притащил откуда-то детский молочный горшочек.

   -- Молодой человек, вымойте эту плошку и налейте доверху водой, -- сказал он мне, а сам нарвал в огороде свежей зелени и, обернув горшок курительной бумагой, воткнул ее туда, поставив на окно. Покрутившись, опять убежал во двор.

   -- Ну, уж это-то совсем ни к чему, -- проговорил Пахом, выдергивая из горшка зелень и бросая ее за окно. -- То изба как церковь, а он натаскал травы на кой-то ляд; что мы овцы, что ли?

   Солдат возвратился с сундучком в руках.

   -- Послушайте, как вас? -- обернулся он к Пахому. -- Не можете ли вы принести мне пару досок из сарая? Хозяин разрешил.

   -- Нет, не могу, -- сказал Пахом, садясь на коник, -- я тебе не работник; ступай сам.

   -- Вы очень сурьезно отвечаете, -- заметил Демка.

   Из двух нестроганных шелевок он сбил себе кровать, положив на нее полосатый, туго набитый овсяной соломой, тюфяк, а сверху серое каемчатое шерстяное одеяло и подушку в белой наволочке, посредине которой разноцветными нитками было вышито: "ПоМнИ, пОмНи, ДрУг лЮбЕзНыЙ, сВоЮ пРеЖнЮю ЛюБоВь".

   Забыв обоюдную неприязнь, мы сидели с Пахомом рядом на конике, вылупив глаза от удивления.

   А солдат между тем раскрыл сундук, доставая оттуда красное складное зеркальце. Посмотревшись в него и поправив усы, он повесил его над кроватью. За зеркальцем появились щетки -- черная и белая, кривые ножницы, расческа, вакса, кусок розового мыла, бритва, ремень с медной пряжкой, вышитое полотенце и много разных других вещей, которых мы сроду не видели. Обнюхивая, обдувая, разглядывая на свет и улыбаясь каждой вещи, Демка бережно раскладывал их на подоконнике, частью -- на лавке, около своей постели. В заключение вытащил ладони в полторы картину в черной рамке, за стеклом, приладив ее рядом с зеркалом.

   Когда он вышел, Пахом орлом слетел с коника, бухаясь в постель.

   -- Вот где, Ванек, благодать-то -- три недели можно без просыпа спать! -- блаженно закрывая глаза, проговорил од, -- Чего только он, дурак, в работники пошел с таким имуществом! Должно быть, очень жадный, а?

   Упершись ногами в стену и перекосив лицо, Пахом сладко, с завыванием, потянулся и чихнул, вытираясь Демкиным новым полотенцем.

   -- Чай, от полюбовницы рушник-то, -- кивнул он, дергая его за кружева, -- или слямзил у кого... Пройдоха этот солдатишка!..

   Став на колени, батрак погляделся в зеркало.

   -- Гляди-кось, миленький, гляди-ко! -- неожиданно зашипел он и, сорвав с гвоздя картину, бесконечно удивленный, ткнул ее мне в руки. -- Ты только гляди-ко!

   На картине три бравых солдата, заломив набекрень картузы, грозили друг другу обнаженными шашками, а четвертый, помоложе всех, присев на стул, нежно гладил маленькую рябую собачку на колесиках, и этот четвертый, в мундире, белых господских перчатках и высоких мелко набранных сапогах, был не кто иной, как Демка, наш новый работник.

   -- Братуха, это кто же тебя этак сделал? -- все еще не закрывая рта от изумления, спросил Пахом вошедшего солдата. -- Живой ведь, глаза лопни!..

   Тот взглянул на Пахома и тоже раскрыл рот и вытянул лицо.

   -- В-виноват, вам кто же позволил, как свинье, с ногами лезть на кровать? -- благим матом закричал он.

   -- А что я ее съел, что ли? -- проговорил Пахом, нехотя слезая. -- Я за всю жизнь на таких хороших кроватях не лежал...

   Смущенный окриком, он отошел к дверям.

   -- Гляди: она такая же, не полиняла...

   Солдат порывисто оправил одеяло, взбил подушку и, став посередь избы, сказал, стараясь быть хладнокровным:

   -- Господа, вы -- молодой человек, -- указал он на меня, -- и вы, не знаю, как вас звать, -- указал он на Пахома. -- Очень покорнейше прошу вас в этот угол не ходить, поняли?

   -- Понимаем, -- сказал я.

   -- Понимаем, да не все, -- сказал Пахом.

   -- Кто ляжет на постель или притронется к карточке, или к бритве, или к мылу, -- Демка обвел взглядом и рукой свое хозяйство, -- с тем я расправлюсь по-военному, поняли?

   -- Это -- как еще придется, -- недоверчиво косясь на солдата, вымолвил Пахом. -- Мы тоже можем двинуть по-мужицкому. Правда, Иван? Что в сам-деле? Задается, тварь!.. -- Пахом назло сплюнул на стену и добавил: -- Не успел наняться, уж скандалит, шустрый!.. Мы вот с товарищем все лето прожили душа в душу... Правда, Иван?

   Сердце у солдата, очевидно, отошло.

   -- Говоришь вот: душа в душу... Эх, дружок. Ну, как же не скандалить, посуди сам, -- более мягко вымолвил он, став вполоборота к Пахому: -- я, можно сказать, все жилы надуваю, чтобы все шло по-благородному, а вы, извините, в грязных