Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

   На первых порах хозяин нас преследовал, боясь, что мы нечаянно можем спалить его избушку, так что нам приходилось завешивать окна, чтоб не видно было света. Но потом, приглядевшись к нашему учению и заинтересовавшись им, Шавров предложил нам вечерами сидеть в горнице. Мы отказались, находя это стеснительным и для него и для себя. Тогда он сам стал приходить в избушку, заставляя нас читать про старину. Ему очень нравились рассказы о Петре Великом, он весь кипел от удивления и радости, слушая, как царь простым работником учился строить корабли в чужой земле.

   -- Вот хозяин! Вот башка! -- твердил он.-- Вот дому рачитель, батюшка! Еще бы нам такого сокола! -- Созонт так разошелся, что однажды дал нам полную бутылку керосина без денег.

   -- Читайте, -- говорил он, -- может быть, из вас ни черта из обоих не выйдет, но учитесь, я от бутылки не обеднею.

   Так прошли спожинки, август, кончилось жнитво, убрали хлеб с полей, засеяли озимое. Вася Пазухин уехал в город. Поглощенные работой и учением, мы не замечали времени. И вдруг тяжелое, ужасное несчастье огнем спалило наши думы и Петрушу вместе с ними.

XIII

   Была молотьба. В час или два ночи нас разбудил хозяин, отправив сзывать народ на помочь. На гумне, с фонарями в руках, уже копались машинист с работниками, прилаживая привод; у хрептуга с половой темным колыхающимся пятном стояли приготовленные лошади. Павла с Любкой разметали ток, Федор Тырин, тоже с фонарем, свежевал на дворе овцу; вокруг него крутился молодой еще глупый щенок, которого он то и дело тыкал ногой в морду, приговаривая:

   -- Двадцать раз сказал тебе: не лезь, куда не просят!

   Щенок взвизгивал, садился на задние лапы, облизываясь, и опять лез к нему под ноги.

   Федор опять бил его ногою в морду:

   -- Двадцать раз сказал: не лезь, не лезь!..

   Влас, как домовой, шуршал соломой, раскрывая ржаной скирд.

   -- Стучите всем подряд! -- прилаживая к барабану шаткий стан, крикнул нам хозяин.-- Вина, мол, будет много. А кто не пойдет или ругаться станет, мне скажите.

   Скотину в этот день стерег хромой старик Фаддей с внуком, человек к труду не ладный, а Петруша гонял лошадей.

   -- Под ноги гляди, как будешь на кругу стоять, не разевай рот,-- говорил ему машинист, подавая большой кнут, сделанный из чересседельника.-- Вишь, тут: ролики, веретено, разный причиндал натыкан... Чтоб греха какого не было...

   Петя, большой любитель лошадей, нетерпеливо слушал его наставления, твердя:

   -- Я знаю, знаю... Что ты меня учишь? Я же знаю...

   -- Знаешь, да но знаешь,-- продолжал мужик.-- Ты слушай, что тебе толкуют, ишь ты -- знахарь! Ну, с богом!

   Машинист взялся за ремень, барабан зашелестел оставшимся в нем колосом, захлопал подшипниками, лошади дернули и попятились, скрипя водилами; Петя свистнул и взмахнул кнутом, они понатужились, выгибая горбом спины; с клади, как блины, зашлепали тяжелые снопы, разбрызгивая зерна; барабан завыл и заметался, щелкая голодными зубами; мелко задрожал подспопник; бабы, держа грабли наготове, стали в две шеренги. Вдруг с треском захрустел и вылетел измятыми клоками пересеченной соломы первый сноп. Вверх поднялся столб мякины, бабы, склонив головы, торопливо закрывали платками щеки от колючих зерен, среди мужиков раздавался смех и ропот одобрения.

   -- Ровней гони! -- крикнул машинист Петруше и, надев на волосы узкий ремешок, стал бросать в барабанную пасть сноп за снопом. Треск и гул, и скрип водил, и визги ролика стали сплошными, превращаясь с окриками и шипением в трудовую бодрящую музыку.

   За столом, в обед, над Петею еще шутила Зиновея, соседка Пазухиных, прозванная за смуглый цвет лица Голенищем. Когда Созонт обносил всех вином и очередь дошла до товарища, Зиновея крикнула:

   -- Максимыч, не давай Петьке вина: он пьяный нехорош.

   -- Как так нехорош? -- пряча в бороде улыбку, спросил Шавров.

   -- Как нехорош-то? -- Молодайка хитро посмотрела на зардевшегося Петю.-- Жировать к девкам лезет, ей-же-ей!.. Сама видала.

   -- Правда, девки?

   -- Правда, правда!.. Как напьется, так спокою нет,-- подхватили те.

   Мужики захохотали.

   -- Ты что же это, а? Ах ты, бесстыдник! Разве ж можно этак, а? Ну-ка мать, часом, узнает!..

   -- Вот так Петька, не будь дурен!

   -- Хорош, хорош, мошенник! Захаровским ребятам надо рассказать, как он наблошнился тут!..

   Петя уже протянул было руку за вином, но, когда раздался смех, он еще больше сконфузился, шепча:

   -- Неправда, я не люблю с ними жировать, я еще маленький.

   -- То-то вот и дело -- маленький, а уж проходу не даешь им! Это, брат, не ладно дело! -- кричал со слезами на глазах дядя Евстигнеич, самый смешливый мужик в Мокрых Выселках.-- Маленький, а уж проходу не даешь им!..

   Доселе молчавший Пахом приставил к губам палец.

   -- Потихоньку, братцы, говорите, а то кабы становой не услыхал, тогда Петьке бяда!

   -- Да, в сам-деле, тише... Девки, тише! -- зашушукались кругом.

   Товарищ не вытерпел.

   -- А сам-то,-- закричал он на Пахома,-- как праздник, так на игрище, молчал бы! На тебя уж жаловались дяденьке!..

   Мужики даже закашлялись от смеха.

   -- Ага, и ты попался, мальчик? И ты с ним за компанию? Во-во!..-- дергая Пахома за рубаху, залился Евстигнеич.-- Сами себя выдают! Повыдали, канальи!..

   Наконец, машинист сказал:

   -- Уж, видно, дай ему, Созонт Максимович, чибарушечку, пускай промочит глотку! Слышь, жирует-то Пахомка, а на него только свалили зря... Ты, Зиновеюшка,-- обернулся он к молодухе,-- ночью-то, может, не разглядела, который из них был с тобой, Пахом аль этот?

   На минуту у всех захватило дух, и изо ртов торчали только куски хлеба, да глаза повылазили на лоб, а потом все так фыркнули и заревели, что хоть вон беги.

   А машинист похлопал Петю по плечу:

   -- Не робей, Петух, не поддавайся курице!.. Налей, Созонушка, налей ему: он лошадей хорошо погоняет.

   Петя благодарно посмотрел на машиниста, выхлопнул стаканчик и, щипнув меня, сказал тихонько:

   -- Вот как