Контузия - Зофья Быстшицкая
Цивилизация вещей, их новый геологический слой на том, фундаментальном, ныне слишком недолговечном после еще ощущаемых землетрясений, так пусть люди смотрят только на то, что уже современно, что отнимает у них память, загоняет ее потоком моды в подсознание, дает им возможность одурманиться сиюсекундностью — вот единственно, что дает чувство надежности нашего времени. Вероятно, от этого глохнут оборотни человеческих страхов; изобилие и пресыщенность, яркая ярмарка образцов — это тоже метод, что еще можно добавить? — вот это и дает зыбкое спасение на текущий день.
А мне эта беззаботность преподносится как раз сегодня, в «последнее воскресенье», дальше она недоступна, отстранила меня от них собственная неуверенность, и я испытываю примитивнейшую неприязнь, что-то давит возле этой, левой груди, когда я разглядываю эти тела — воинственные, агрессивные в своем совершенстве, — а я, может быть, через несколько десятков часов заклейменная отверженностью от всех, уже не только от их молодости и красоты напоказ, они-то давно уже обрели куда больше моего поколения, — не в том дело, что я хочу невозможного, а в том, что я стану иной, что все эти тряпки и цацки будут уже не для меня, даже при обычных женских борениях со своей внешностью.
Мне хочется презирать себя за эту претензию, которую вскорости перечеркнет приговор хирургов, я хочу бесстрастно смотреть на то, каковы они есть, какими они и должны быть, эти бабеночки, по законам их профессии, — но что я поделаю, если начинаю их ненавидеть, если они все враждебнее мне из-за своего совершенства? И в глазах у меня темнеет, и зависть эта растет во мне, я уже где-то теряю свое достоинство, это уже первобытная сила, сознание своей слабости по сравнению с другими всегда первобытно, так что я и себя ненавижу, но этого недостаточно, и, чтобы не смотреть, не сознавать себя, я вырываю страницы, мну этих девиц, превращая их в таких, какими они будут, зачем мне сейчас их красивая враждебность, так что я убиваю их бескровно, всех их уничтожу, но пусть не смотрят мне в глаза, эти красоточки, вот, под моей рукой, — и облегченно вздыхаю, облегчение уже в том, что на какой-то момент, поддавшись инстинкту, я превратилась в пещерную самку. После этого побоища я отшвыриваю ворох бумаг и спокойно лежу, не испытывая никаких угрызений злодейской совести, начисто выключаю мысль, чтобы ничего не осознавать и так и лежать в блаженном состоянии, которое я благодаря дурацкой и невольной выходке сама себе даровала.
Я как будто задремываю после этого насилия неизвестно над кем; не раскрою книжки, какое мне дело до чьей-то придуманной жизни, в книгах тоже люди здоровые, усложняют их единственно авторские хитросплетения.
Так и утекают часы, это видно по эрозии сумрака, уже отдаляющего стены и предметы — и переносящего меня в пустоту этой тьмы, может быть, в нее я и смотрю, а может быть, глаза у меня закрыты, в темноте все едино, приостанавливается действие органов чувств, из которых мы состоим, а ведь обычно сколько энергии отнимает у нас их функционирование. Отнимает каждый обычный день, в любой активный час, а теперь вот нет ни дня, ни места там, где я лежу, я и для себя-то отсутствую. Видимо, наступил тот перерыв в моем существовании — в этот воскресный вечер, который является всего лишь названием, чем-то, лишенным всякого содержания.
И тут, благодаря звонкам, возвращается вдруг жизнь, в теперешнем своем бесчувствии я еще не понимаю, что это за голос, ищу его в возвращающемся сознании, это трудно, я собираю силы, чтобы вновь приняться за притворство. Возвращаюсь от той, что минуту назад не хотела быть разумным человеком. А звонит мужчина, так что я вынуждена вести двойную игру, потому что для таких, как он, со мной ничего не происходит и ничего дурного произойти не может при их эгоизме великодушия, коли уж они идут на такой труд — сняли трубку.
Есть вокруг нас такие мужчины, кружат по орбите, определяемой радиусом их легкого расчета, поверхностной склонности, лишь бы утвердиться в своем мужском самомнении, что всегда найдется женщина, которая ждет, просто-таки должна ждать их зова. Они ведь помнят доселе какую-то там встречу, не бог весть какую, чисто мимолетную; им и в голову не придет, что мы можем подобные инциденты не принимать всерьез, ведь только они одни располагают квалификацией в этом плане; а ведь для нас такой случай даже не флирт, всего лишь краткое колебаньице в магнитном поле взаимного притяжения, даже не эпизод, а тема для чисто институтских воспоминаний. Ах, ах, женское сердце уже радостно прыгает, как воробей, среди неожиданно расцветающего, теплого от солнца дня, а солнце — это радиатор телефона, излучающий тепло их голоса, их милостивого снисхождения к нам, к женщинам вроде меня, которым всегда можно позвонить, известно же, чудачка и домоседка, что-то там вечно скребет в своем углу, не бегает по кафе в групповом марафоне, в довершение ко всему он ведь застрахован, не нарвется на неприятности человек, обуреваемый неожиданным желанием доставить ей приятное, не услышит через эту коробку телефона ни с того ни с сего неблагожелательный баритон, желающий незамедлительно узнать, кто это там, на другом конце провода, столь нагло ему докучает. Приятно сознавать, что в любой момент, пусть сначала неловкий, ты услышишь на расстоянии, разумеется, неплохо сыгранное недоумение, но тут же, в ту же секунду, теплую готовность к разговору ни о чем, просто этакий дамско-мужской треп: что можно продемонстрировать кому-то ни к чему не обязывающее обожание, бросить парочку якобы подтекстов, развернуть парус юмора и тонкого, пусть это она сама засвидетельствует, ума. Если она баба на уровне — а только такие и входят в расчет, — то усилие даже
